Об этом фото пишет Фрэнк?

Глава 2.
Ранчо

В те ранние годы моей начальной школы Майкл регулярно, хотя и зачастую неожиданно навещал дом нашей семьи в Хоторне. В 1987-м, когда мне было семь лет, вышел его седьмой альбом Bad. Майкл прислал нам копию альбома до официального релиза, мы сходили на концерт и посмотрели всей семьей по MTV видео “Man in the Mirror”, когда оно только вышло (после этого я смотрел его миллион раз – это было в те старые добрые времена, когда канал MTV показывал видеоклипы нон-стоп). Bad был продан тиражом более 30 миллионов копий и пользовался огромным глобальным успехом. Майкл был на вершине мира.

В течение следующих нескольких лет при каждой встрече Майкл играл нам песни, над которыми работал в тот момент, спрашивал наше мнение и знакомил нас с новыми направлениями своей музыки. Когда через четыре года после Bad в наш почтовый ящик прибыл альбом Dangerous, я с удивлением обнаружил, что некоторые из песен, которые я слышал от Майкла, не были включены в альбом – например, трек “Turning Me Off” и еще один под названием “Superfly Sister” (он был издан позже на альбоме Blood on the Dancefloor). Dangerous продавался еще быстрее и лучше, чем Bad. Мировая база поклонников Майкла росла, и мои знания о его музыке постоянно расширялись, хотя мои друзья по большей части оставались в неведении о Майкле Джексоне. Мы все еще были в том возрасте, когда в основном перенимали музыкальные вкусы своих родителей, а родители моих друзей не увлекались Майклом. С моими же родителями была другая история: Майкл считался членом нашей семьи, и я гордился каждым его успехом. В 1993 году наши отношения вышли на новый уровень, когда он впервые пригласил мою семью к себе домой на ранчо Неверлэнд.

К тому времени я уже несколько лет знал, что Майкл строит жилье в Калифорнии. Надзирая за строительными работами на ранчо, он часто говорил нам: «Вы должны побывать в Неверлэнде. У меня есть кинотеатр, зоопарк, аттракционы. В Неверлэнде нет правил. Там можно делать все, что хочется, просто отдыхать и быть свободным». Я и понятия не имел, что меня ждет. Ни малейшего понятия.

Реальность оказалось такой, какой я даже предположить никогда бы не смог. Когда моя семья впервые поехала в Неверлэнд в весенние каникулы, мне было двенадцать. К тому времени все мои братья и сестры уже родились: родители взяли меня, Эдди, брата Доминика, сестру Мари Николь, младшего брата Алдо – еще младенца – и двух наших кузенов, Даниэль и Алдо. Наша семья часто путешествовала, даже с детьми, потому что родители считали обязательным регулярно навещать родных в Италии, но в Калифорнию это была наша первая поездка. Я не представлял себе, какой именно будет Калифорния. Майкл сказал: «У меня есть колесо обозрения», и когда самолет пошел на посадку, я в полнейшей наивности выглянул в окно, ожидая увидеть колесо прямо на аэродроме. Мне было невдомек, что ранчо находится в двух часах езды к северу, возле Санта-Барбары.

Прибыв в Лос-Анджелес, мы провели день в парке Universal Studios, но на этом наша обычная туристическая программа окончилась. Следующим утром, ближе к полудню, супердлинный черный лимузин Майкла забрал нас из отеля, чтобы отвезти в Неверлэнд. Позже, став взрослым, я привыкну к этому маршруту, но когда я был маленьким, мне показалась, что дорога занимает целую вечность. Мы, дети, (кроме малыша Алдо) метались по салону роскошного лимузина как рой мух, пойманных в банку. Когда мы, наконец, прибыли к воротам Неверлэнда, нас встретила охрана. Водитель сказал: «Здесь у нас семья Касио», – и охранник открыл ворота.

Как будто езда из Лос-Анджелеса была недостаточным испытанием на выносливость для шести маленьких детей, от ворот нам пришлось проделать еще немалый путь до дома. Но теперь мы, наконец, попали в Неверлэнд, и это действительно был иной мир. По всей территории разносилась классическая музыка, перемежающаяся с саундтреком из диснеевских фильмов «Питер Пэн» и «Красавица и Чудовище». Кругом были платановые деревья, цветы, фонтаны и акры красивейшего американского ландшафта. Дорога изгибалась между железнодорожной станцией справа и озером слева. Повсюду стояли бронзовые статуи играющих детей, и со всех сторон нас окружали горы. Виды были сногсшибательные. Неверлэнд оказался самым волшебным местом, где я когда-либо бывал. И до сих пор им остается.

Прихожая дома в стиле тюдор была украшена статуями и картинами. Величественные красные дорожки разбегались по лакированным деревянным полам. Менеджер дома, Гайл, провел нас внутрь, мимо блестящей деревянной лестницы и холла в крыло Майкла и дальше по коридору в гостиную. «Мистер Джексон сейчас выйдет к вам», – сообщил Гайл.

Через несколько мгновений появился Майкл. «Добро пожаловать в Неверлэнд, – сказал он просто. Потом добавил: – Чувствуйте себя свободно». В том или ином виде все его гости получали эту инструкцию.

Нас провели в столовую, где персонал сервировал обед, и мы поели вместе, обмениваясь последними новостями. После обеда Майкл устроил нам экскурсию по своему владению. Мы посетили зоопарк, прокатились на поезде и сделали круг на колесе обозрения. Всё на ранчо было в полной работоспособности и под присмотром персонала: смотрители за животными и операторы аттракционов возникали, будто магически сотканные из воздуха, в тот самым момент, когда требовалась их помощь.

Кататься на каруселях в Неверлэнде было весело, но меня всегда больше впечатлял зоопарк. У Майкла было несколько работников, присматривавших за животными: были дрессировщики рептилий, отдельные люди, ухаживавшие за медведями, львами и обезьянами, отдельный человек для жирафов и слона, и так далее. Дрессировщики выводили для нас животных, позволяли их кормить и рассказывали об их нравах. В питомнике рептилий жили анаконды, тарантулы, ошейниковая кобра, гремучие змеи, пираньи и крокодилы. Крокодилы питались только раз в неделю и поглощали свежих куриц сразу целиком. Было четыре или пять жирафов. На жирафов и лошадей у Майкла была аллергия – ему приходилось принимать лекарство, если он хотел их потрогать, но я обожал гладить жирафов: вблизи их дыхание почему-то пахло мятой. Моими любимцами были шимпанзе и орангутанги. Они всегда ходили полностью одетыми – в подгузники, рубашки и штаны OshKosh. Шимпанзе почему-то были одержимы мелкими деталями: если, например, у меня была заусеница, они моментально ее замечали, изучали, трогали и целовали. Они пили сок из пакетиков через трубочки и любили конфеты «Jujubes» и «Nerds». Каждую драже они брали отдельно и внимательно осматривали, прежде чем съесть. Не буду утверждать, что конфеты были самым питательным, одобренным обществом по защите животных рационом для зверей, но могу сказать, что маленький медвежонок был совершенно без ума от «Skittles». Он лизал прутья клетки, выпрашивая еще и еще. Ах да, и слоны обожали пить содовую и есть «Starbursts». Как, говорят, домашние животные похожи на своих хозяев, так и звери в Неверлэнде развили пристрастия в еде, подозрительно похожие на вкусы самого Майкла.

Дорога к кинотеатру Неверлэнда отличалась особым изяществом. Посетитель проходил по выложенной камнями тропинке мимо красиво подсвеченного фонтана с танцующей водой, и фоном играла великолепная музыка, как и везде на ранчо. Миновав две пары дверей, вы попадали в театр. Слева от входа располагалась аниматронная выставка героев из «Пиноккио», которую специально для Майкла изготовили работники студии Disney. Внутри можно было заметить фигурку Майкла, одетого в костюм из видео «Smooth Criminal». Фигуры разыгрывали небольшую сценку, в которой голос говорил: «Смотрите, это Майкл!», и аниматронный Майкл оживал, проходя по кругу лунной походкой.

Справа, напротив Пиноккио и Майкла, была представлена аниматронная версия Страшного Серого Волка. А прямо по ходу вас встречал конфетный прилавок мечты, со всеми сортами конфет, известными человечеству. В «буфете» также имелся аппарат по производству мороженого, попкорн-агрегат и любые желаемые напитки. Дома в Нью-Джерси, если аппарат по производству мороженого доставался нам с братьями и сестрами на пару часов субботним днем, это было поводом для большого праздника. Здесь же это был лишь один маленький элемент полноценного сна наяву.

Красная ковровая дорожка вела в кинозал, где было установлено около сотни красных плюшевых кресел. В последующие визиты мы наряжали орангутанга Грейвьярда (graveyard – англ. «кладбище») и брали его с собой в кино. Он сидел между мной и Майклом, чавкая попкорном и попивая содовую из своей собственной банки. В кинотеатре также были две отдельные спальни – по одной с каждой стороны зала, – так что можно было, если захочется, смотреть кино на регулируемой больничной кровати. За годы своих визитов я не раз отправлялся в театр посмотреть кино поздно вечером, и в итоге засыпал там до утра.

Может, Неверлэнд и был по-настоящему волшебным местом, но это не изменило моего отношения к Майклу. В своем доме он был так же скромен, как и в нашем. Я не отождествлял великолепие этого места с богатством или властью – ведь я уже видел Майкла на концерте, где его превращение в мегазвезду было гораздо более впечатляющим.

Может быть, это в ту поездку – точно в одну из них, а их было много – гуляя со мной на гольфмобиле, Майкл заговорил о том, что его Неверлэнд будет музеем, как Грейслэнд Элвиса. Притворно гнусавым голосом экскурсовода он начал рассказывать:

– Справа от нас находится форт для сражений на водяных пистолетах. Майкл выиграл на этом поле множество битв...

– А когда ты планируешь это организовать? – спросил я.

– Я планирую прямо сейчас, – ответил он. – Но его не откроют до моей смерти.

***
В ту поездку мы провели в Неверлэнде три или четыре дня и жили в гостевых бунгало. Это были простые, но изысканные домики в сельском стиле, разделенные на четыре независимых помещения, с полами и мебелью из темного дерева и белым постельным бельем на всех кроватях. В ванной было заказное мыло с выгравированным логотипом Неверлэнда: мальчиком, сидящим на луне. (Похожее лого было у киностудии DreamWorks, но Майкл разработал своего «мальчика на луне» задолго до того, как образовалась DreamWorks. Должно быть, Стивен Спилберг вдохновился идеей, когда был в гостях на ранчо.) В номере Элизабет Тейлор была «королевского» размера кровать. Если я правильно помню, в нашу первую поездку мы с братом жили в Бунгало номер 2 с двумя двуспальными кроватями. Это был чуть ли не единственный случай, когда я ночевал в бунгало – во все свои последующие визиты в детстве я жил в главном доме. Утром, когда мы просыпались, повара готовили для нас завтрак по заказу и приносили его в наши комнаты, либо накрывали в кухне. Они готовы были сервировать еду 24 часа в сутки. По всей территории поместья журчали ручейки. Играла музыка. Мы передвигались по местности на гольфмобилях: от кинотеатра к парку развлечений, от аттракционов к зоопарку.

Родителям на ранчо очень понравилось. Отец сказал, что он будто «прошел сквозь врата рая», и что ранчо пробуждает юность и простодушие, спящие в каждом госте. Он расхаживал по владениям, счастливо дымя своей сигарой. Тем временем моя мать, одна из тех суперженщин, что не прекращают работу с утра до ночи, наконец сбавила темп. Неверлэнд был единственным в мире местом, где она могла расслабиться и отдохнуть – особенно в кинотеатре. Время от времени родители даже бывали замечены принимающими участие в наших боях на водяных пистолетах.

В течение дня каждый гулял сам по себе, но вечером мы все собирались вместе на большой семейный ужин. Однажды вечером мы устроили ужин в вигвамах. Майкл создал у себя маленькую индейскую деревушку с вигвамами и большим костром. Мы сидели на полу, закутанные в одеяла, разговаривали и смотрели на огонь. Это было так здорово, что в каждый следующий визит мы обязательно устраивали хотя бы один ужин в вигваме.

Другой нашей любимой традицией было кататься ранним утром на воздушном шаре. Почему-то – должно быть, это было связано с погодой – просыпаться нужно было обязательно на рассвете. Все еще сонные, но возбужденные, мы ехали к специальному месту на территории ранчо, и взбирались на борт шара. И вот вскоре мы уже парили над Неверлэндом, глядя вниз на буйные пейзажи.

Мы с Эдди большую часть времени проводили с Майклом. На ранчо каждый посетитель чувствовал абсолютную свободу и был предоставлен сам себе, но, без сомнения, возможность исследовать Неверлэнд с его создателем, подле него и через его глаза, дополняла волшебство. Нам хотелось быть с ним. Он был духом этого места.

В сказке про Питера Пэна Неверлэнд – это страна, где детям никогда не приходится вырастать. Когда Майкл был ребенком, он жил во взрослом мире. Он работал с пяти лет, ездил в турне. Его время ему не принадлежало. Когда он слышал, как другие дети играют, больше всего на свете ему хотелось присоединиться к ним, но было нельзя. Во взрослом возрасте Майкл, как он сам выражался, тянулся к детству, которого у него никогда не было. Он говорил: «Мне десять лет. Я никогда не хочу вырастать». Конечно, взросление – это часть жизни, но Майкл был намерен заново переоткрыть все то лучшее, что было в его потерянном детстве, и не отпускать его. Ему нравилась мысль о том, что можно сохранить в себе простодушие, радость и свободу. Неверлэнд был отдельным миром, где дети были свободны, а любой посетитель мог отринуть заботы и снова стать ребенком. Как только ты проходил через волшебный портал в Неверлэнд, внешний мир переставал иметь значение.

Майкл продумал Неверлэнд во всех деталях, и здесь постоянно велись работы. Майкл обладал видением – иногда безумным видением – и когда ему в голову приходила идея, он, не колеблясь, принимался проводить ее в реальность. Если он хотел домики на деревьях, он планировал домики на деревьях. Если он решал, что у него должен быть остров с фламинго, чтобы они услаждали взор въезжающих гостей, он насыпал остров и заселял его птицами фламинго. В более поздние годы, когда на ранчо бывали только мы вдвоем, мы гуляли по территории и проверяли всевозможные мелочи. Иногда мы заглядывали в гостевые покои, и если ароматическая смесь была Майклу не по душе, он велел ее заменить. Он подвигал часы на два дюйма левее, чтобы их местоположение было идеальным. Он переставлял мебель. Он любил, чтобы цветы были свежесорванные. Он хотел, чтобы деревья были аккуратно подстрижены. Во время наших неспешных прогулок он давал указания по рации: «Здесь нам нужно больше цветов. И сделайте музыку погромче», или сообщал управляющим, если не слышна фонограмма птиц, поющих непрекращающиеся трели. Неверлэнд был его фантазией, воплощенной в жизнь. Он знал в точности, где каждый элемент должен располагаться и как содержаться. Он был художником и перфекционистом во всем, что делал.

Майкл построил Неверлэнд, чтобы разделить его с людьми, в особенности с детьми, и когда ранчо стало более открытым и его начали посещать школы и приюты, Майкл устраивал для своих гостей волшебные визиты. Каждая минута была тщательно спланирована, с самого момента прибытия гостей к воротам. Весь персонал дома выходил и выстраивался на лестнице, чтобы встретить вновь прибывших и поприветствовать их в Неверлэнде. Во время завтрака гости могли вдруг увидеть проходящих за окном слонов (включая Джипси, подарок от Элизабет Тейлор), или разгуливающую ламу.

Моя поездка в Неверлэнд с семьей еще больше сблизила нас всех с Майклом. До того момента он был другом семьи, чьи неожиданные визиты были всегда желанны в нашем доме. Теперь же, на его территории, мы увидели его истинное существо. Неверлэнд олицетворял сердце и душу Майкла, и мы сочли большой честью и привилегией находиться там в его обществе. Когда мы все погрузились в лимузин и отправились в долгий путь назад в аэропорт, никто из нас не мог даже вообразить себе, что однажды мрачная тень затмит эту красоту.

***
Неудивительно, что как только я распробовал Неверлэнд, все, чего мне хотелось, это попасть туда снова. Но у меня были дела поважнее, а именно – закончить седьмой класс. Только когда наступили летние каникулы, родители наконец разрешили нам с братом Эдди вернуться туда на неделю-другую, на этот раз самостоятельно.

Когда мы с Эдди сошли с самолета в Лос-Анджелесе, нас встречал водитель по имени Гари с табличкой, гласившей: «Касио». «Мистер Джексон ожидает вас», – сказал он и спросил, голодны ли мы, – можно было остановиться перекусить чего-нибудь по пути. Может быть, мы были голодны, может быть, нет. Так или иначе, мы ответили отрицательно. Нам хотелось поскорее увидеть Майкла.

На тот вечер была назначена церемония American Music Awards 1993 года, где Майкл получал свою первую награду «Международный Артист», поэтому вместо того, чтобы отвезти нас прямо на ранчо, Гари привез нас в тайную квартиру под названием «Укрытие», которая была у Майкла в Сенчури-сити. «Укрытие» представляло собой трехэтажные апартаменты и своего рода мини-Неверлэнд. Там был целый этаж видеоигр – личная игротека Майкла. На стенах весели фотографии кумиров Майкла – Three Stooges, Чарли Чаплина, Лорел и Харди – и рисунки диснеевских персонажей. Конечно, играла музыка. Майкл любил, чтобы играла музыка, – всегда, где бы он ни был.

Когда Майкл нас встретил, ему, казалось, было неловко, что он будет занят получением награды в самый вечер нашего прибытия, и он сказал, что вместо того чтобы оставлять нас в компании одних лишь охранников, он пригласил в гости кузена составить нам компанию. (Майкл, кстати, называл всех, кто был близок к нему, кузенами или троюродными братьями – как если бы ему хотелось быть окруженным одной большой, многочисленной семьей.) «Кузеном» оказался парнишка примерно моих лет по имени Джорди Чандлер.

Я подошел к Джорди и пожал ему руку – он казался хорошим парнем. Это был уже не первый раз, когда я знакомился с другим ребенком через Майкла. Семья Джорди – как и моя – была одной из многочисленных семей, с которыми Майкл подружился (хотя Касио были единственными, кого он звал своей «второй семьей»). Мы, Касио, были более чем рады принимать друзей Майкла. Мы сами были большой семьей, и у нас всегда было место для новых людей. Мне Джорди и его семья показались приятными и ничем не выделяющимися.

Перед тем, как уйти, в тот вечер Майкл обратился ко мне: «Эплхэд, как ты думаешь, что мне надеть на шоу?» Мы как-то посмотрели эпизод «Three Stooges», где Керли или Мо называли кого-то «Applehead», и с тех пор звали друг друга и всех вокруг этим прозвищем. Каждый был Эплхэд. У нас был клуб Эплхэдов.

Я заглянул в гардероб Майкла и выбрал белую футболку с угловым вырезом, черные брюки, ботинки и куртку, которую он надевал на фотосессию для видео «Remember the Time». Когда он вышел в выбранном мною наряде, я чувствовал, что буквально свечусь. Он не изменил ни одной детали.

После отбытия Майкла мы с Эдди и Джорди остались предоставлены сами себе, но развлечение найти было несложно, учитывая, что в нашем распоряжении была имелась игротека. Я быстро сошелся с Джорди – он увлекался наукой и головоломками, и мне казалось, что это круто. В конце концов мы решили передохнуть от видеоигр, и Джорди отправился со мной на балкон, чтобы побросать шары с водой, целясь в припаркованные внизу машины. Какое-то время это было очень весело. Потом Джорди начал дурачиться с рогаткой. Не знаю, чем он ее зарядил, но определенно не водяным шаром, потому что прежде, чем я успел сообразить, что происходит, он выстрелил, попал в стекло припаркованной машины и разбил его. Черт! Мы спрятались из виду и отползли обратно в квартиру. Охране о происшедшем мы рассказывать не стали. Бедняга Джорди был в отчаянии. Он, как и мы с Эдди, имел страсть к приключениям и забавам, но не был хулиганом. Он шагал по квартире взад и вперед, напуганный, что приедет полиция, и переживал, что Майкл разозлится. Его трясло от страха. Я пытался его успокоить: «Расслабься, не волнуйся. Ничего страшного, никто не рассердится». В конце концов мы пошли в ванную, чтобы он умылся, и после снова взялись за видеоигры – универсальное тонизирующее средство для перепуганного подростка.

Позже вечером, когда Майкл вернулся и мы собрались вместе, мы рассказали ему о том, что произошло. Мне показалось, что так будет правильно. «Вы, ребята, в порядке? Никто не пострадал?» – спросил он. Мы ответили, что мы-то в порядке, а вот насчет машины мы не уверены. Он не разозлился. Только сказал: «Давайте выйдем и посмотрим, там ли она сейчас. Если там, расскажем хозяину, что случилось, и договоримся о замене стекла». Мы вышли на балкон, но машины и след простыл, никто из нас ничего об этой истории больше не слышал.

В ту ночь мы с братом и Джорди растянули на полу спальные мешки и смотрели фильмы, пока не заснули. Не считая проказы с рогаткой, Джорди был приятным парнишкой, во многом похожим на меня. Я не заметил в его отношениях с Майклом ничего необычного или вызывающего беспокойство.

На следующий день Майкл повез нас в Диснейленд вместе с Джорди, его мамой Джун и сестрой. Я никогда до этого не бывал в Диснейленде, но даже мне несложно было заметить, что из-за нашего сопровождающего к нам относились как к особо важным гостям. На каждый аттракцион мы проходили без очереди.

Майкла, конечно же, узнали все без исключения люди в парке. Он совершенно не прикладывал усилий к тому, чтобы скрыть свою личность. Он даже одет был в свой обычный наряд: темные очки, шляпу, красную вельветовую рубашку, черные брюки и мокасины. То, что носил почти каждый день. Позже, когда я узнал его лучше, я, бывало, прикалывался над ним, пока он одевался. Он стоял перед гардеробом, где было море красных рубашек и черных штанов, и размышлял: «Хм, что бы мне сегодня надеть… М-м, может быть, черные штаны и красную рубашку. Надену-ка я шляпу, просто для разнообразия». А я подыгрывал: «Эй, у меня идея! Почему бы не позволить себе немного сумасбродства и не надеть сегодня что-то совершенно неожиданное?» – и доставал… другого фасона красную рубашку и другого фасона черные брюки, чем те, что он обычно носил.

Так вот, пока мы гуляли по Диснейленду, сотрудники охраны парка образовали вокруг нас защитное кольцо, потому что посетители впадали в безумство при виде Майкла, пытаясь получить автографы и сделать фотографии. Пару раз нам пришлось ехать через парк на машине и заходить на аттракционы со служебного входа, чтобы избежать суматохи, которую подняли фэны. Тут я начал на своем опыте понимать, как к Майклу относятся во всем мире. Но для меня это не имело большого значения. В каком-то смысле это была его работа – просто Майкл делал это, когда бывал на публике.

В конце дня мы уехали на белом лимузине, и если мы думали, что веселье на этом окончено, то глубоко заблуждались! По пути домой мы затеяли масштабное сражение на аэрозолях «Silly String». В конце концов пришлось открыть окна в машине, потому что запах стал невыносимым. В то время я не замечал, что поведение Майкла немного отличалось от того, чего люди ожидали от взрослого человека. Он был таким с тех пор, как я его знал, и – может быть, именно из-за его примера – я не имел привычки проводить четкие различия между детским и взрослым поведением. Даже сейчас у меня бывают моменты ребячества. У всех у нас бывают; у всех должны быть.

Из Диснейленда Майкл привез нас с Эдди, Джорди, его мамой и сестрой на ранчо. В лимузине постоянно играли фильмы, но мы все еще были слишком возбуждены и заняты обсуждением прошедшего дня, чтобы обращать на них внимание. В тот день мы все сблизились друг с другом. Мне было ясно, что Джорди и его семья любили Майкла так же, как моя семья. Они были как будто другой его семьей, и я чувствовал, что это создавало между нами нечто общее. Я не испытывал ревности – я вообще не ревнивый. По правде говоря, я был рад познакомиться с еще одним парнишкой, который воспринимал мои отношения с Майклом без излишней впечатлительности или же подозрительности.

Памятуя о своем предыдущем визите, я ожидал, что дорога будет длинной, но вскоре мы уже были на ранчо. На этот раз мы прибыли ночью, так что нам представилась возможность увидеть, как красиво подсвечивались деревья и водоемы. Играла музыка. Поезд – скорее всего, пустой – весело пыхтел по своей железной дороге. И нас ожидал ужин.

Так как мы приехали без родителей, мы с братом спросили Майкла, можно ли будет остаться с ним в его комнате. Это то, что мы сделали бы на обычной ночевке у друзей-ровесников, а Майкла мы воспринимали, как одного из нас. Конечно, мы знали, что он взрослый, но по ощущениям он был как лучший друг. Ребенок – но ребенок с удивительной властью и средствами. Да у него во дворе был целый парк развлечений! Нам хотелось быть рядом с ним, и Майкл не мог отказать – ни нам, ни кому-либо, кто был ему небезразличен.

Втроем с Эдди и Майклом мы болтали до поздней ночи. Мы лежали на полу перед камином, листая журналы, пока Майкл делился с нами слухами из мира шоу-бизнеса, рассказывая, как он ходил на ужин домой к Эдди Мерфи и как Мадонна пыталась его совратить. Принимая во внимание наш возраст, он постарался деликатно объяснить приглашение Мадонны сопроводить ее в номер отеля, не прибегая к словам вроде «совратить».

– Она… она попросила меня присоединиться к ней в спальне, – на этих словах он закрыл руками лицо. – Я так оробел – я не знал, что делать, – признался он.

– Надо было соглашаться! Я бы сделал что угодно ради ночи с Мадонной, – сказал я ему.

Я был молод, но уже помешан на девочках. Однако с Майклом дело обстояло наоборот. Он не привык находиться в ситуациях, где от него ожидались романтические чувства или действия. Нет, он не был геем. Он определенно интересовался женщинами, и каждый, кто видел, как он танцует, не мог не признать его яркую сексуальность. Но он был зажатым. Его зажатость отчасти являлась следствием жизни в дороге, которую Майклу вел в детстве. В ту ночь он рассказал нам, как, начиная с пяти лет, был в постоянных турне с Джексонами. Иногда перед выходом Jackson 5 на сцене ставили шуточные номера. Майкл, наблюдавший из-за кулис, видел, как мужчины зачастую плохо относятся к женщинам-артисткам. После шоу они с братом Рэнди прятались под кроватью, пока старшие братья приводили в номер девочек. Когда они начинали хихикать, Джермейн вытаскивал их с Рэнди из-под кровати и вышвыривал из комнаты. Но к тому времени Майкл успевал увидеть и услышать больше, чем положено было ребенку его возраста.

Майкл постоянно рассказывал истории о своих братьях. Некоторые из этих историй он рассказывал с юмором, но теперь мне понятно, что они вовсе не были смешными. Майкл познакомился с сексом в слишком раннем возрасте, и этот опыт оставил глубокие следы на его психике. В результате в том, что касалось женщин, он как будто застрял во времени. Позже, когда его братья женились, члены семьи перестали быть так близки, как раньше, и постепенно это разрушило группу Jackson 5. Вдобавок к своим страхам перед интимностью, Майкл не хотел попасть в ловушку, позволив чему-либо отвлечь себя от музыки.

Начиная с очень раннего возраста первым приоритетом для Майкла шла работа. Он был чрезвычайно профессионален. Он постоянно был в теме. Думаю потому, что за работой он чувствовал себя наиболее комфортно, он все держал под контролем. Даже когда его старшие браться играли в баскетбол или другие игры, он лишь сидел рядом, наблюдал и напевал мелодии, но никогда не присоединялся к ним (а я полагаю, его бы с радостью приняли, даже если бы это означало неравные команды). Одна из причин – в том, что его отец был против его участия. Он оберегал Майкла больше, чем других братьев. Конечно, это могло быть отчасти и потому, что Майклу, как я не раз наблюдал, на удивление тяжело давался спорт. Я никогда этого не понимал. Вот был человек с самым выдающимся чувством ритма в мире… и он не мог даже как следует провести баскетбольный мяч. И он говорил, что в бейсбол играет еще хуже. Но по сути дела Майкл не хотел, чтобы что-либо – будь то спорт или женщины – сказывалось на его работе. Став старше, он нередко оставался дома репетировать и ставить танцевальные номера, и когда братья возвращались, учил их этим танцам. Он был самым младшим из Jackson 5, но и самым серьезным.

Позже той ночью разговор зашел о Джорди, который ночевал с мамой и сестрой в гостевых бунгало. Я сказал:

– Ой, он очень-очень классный. Когда в следующий раз приедешь в Нью-Йорк, приводи его к нам в гости.

– Да, надо взять его с собой в Нью-Йорк, он там никогда не бывал, – ответил Майкл.

– А почему Джорди не ночует с нами? – спросил я.

– Не знаю – Джорди у меня никогда не остается, – пожал плечами Майкл. – Но мне нравится, что мы одни и можем посплетничать.

Так мы втроем болтали у камина часов до двух, а потом решили совершить налет на холодильник и отправились в кухню. Там мы подогрели себе в микроволновке ванильный пудинг (одно из любимых лакомств Майкла), набрали чипсов, апельсинового сорбета, ванильных вафель и пакетиков сока, притащили все это в комнату и не спали до четырех утра, болтая и слушая захватывающие истории Майкла.

Как и всегда в последующие наши визиты, Майкл предложил кровать мне и Эдди и сказал, что сам поспит на полу, но в итоге мы все заснули на полу. Я обожал засыпать под треск затухающего огня. Начиная с того дня и до тех пор, пока я не стал достаточно взрослым, чтобы желать уединения, я устраивал себе постель у камина. Позвольте мне сразу прояснить: хотя «ночевки» взрослого с парой детишек и могут показаться странными, в них не было ничего сексуального – ничего, что было бы видно мне, ребенку, тогда, и ничего, что я мог бы увидеть сейчас как взрослый мужчина, анализирующий прошлое. Они были безобидными. Майкл на самом деле был просто ребенком в душе.

На следующий день мы проспали до полудня. Повар Майкла, Бакки, был знаменит своими бургерами, поэтому на обед мы ели бургеры Бакки с картошкой фри. Потом Майкл объявил: «В вашем распоряжении две тысячи семьсот акров. Будьте свободны. Делайте, что хотите». Он побуждал нас исследовать ранчо самостоятельно, но нам больше всего хотелось быть рядом с ним, и чтобы он показывал нам, что делать. Так что мы провели день в игротеке и носясь по Неверлэнду вместе. Майкл был согласен на любое занятие.

В тот вечер он предложил нам всем поехать в магазин игрушек «Toys”R”Us». Я решил, что нас туда повезет его шофер, но Майкл сказал: «Нет, я поведу». Мы погрузились в страшный коричневый Dodge Caravan. Я сел спереди, а мой брат, Джун, Джорди и его сестра – сзади. И Майкл Джексон, не снимая своей знаменитой шляпы, повез нас в магазин. «Не могу поверить, что ты водишь машину!» – удивился я. Никогда раньше я не видел Майкла за рулем. Это было то еще зрелище.

Когда мы подъехали к «Toys”R”Us», в магазине горел свет, но двери были заперты. У меня упало сердце. Но тут несколько работников подбежали к двери, отперли ее и воскликнули: «Здравствуйте, мистер Джексон! Заходите!» Нашего прибытия явно ждали.

Магазин был полностью свободен от других покупателей. Ощущение было такое, будто наступило Рождество.
Майкл вручил нам пустую тележку и скомандовал: «Вперед, берите все, что понравится!» Мы знали, что это означает: весь ассортимент магазина в нашем распоряжении. Никаких ограничений на покупки не было. Но нам с братом было неудобно просто заполнять тележку игрушками. И Джорди, кажется, разделял наше стеснение. Мы прошлись по рядам, смакуя мысль, что магазин открыт для нас. Он был нашим. Но когда дело дошло до фактических покупок, мы выбрали лишь горстку мелочей – ничего безумного. Мы вели себя крайне вежливо. Кроме того, нас ждала масса удовольствий в Неверлэнде. Майкл, тем временем, набил три телеги игрушками, которые хотел купить.

Майкл обожал собирать игрушки. При этом он вовсе не обязательно играл в них, или даже вынимал из упаковок. Но он определенно любил их покупать. В Неверлэнде у него была целая комната, полная нераспакованных игрушек, которые он сохранял как коллекционные экземпляры. Он также внимательно следил за новыми игрушками, появлявшимися на рынке. Его интересовало, что популярно: во что играют дети, почему их привлекают эти конкретные игрушки.

Майкл подходил к большинству областей популярной культуры с таким же пристальным любопытством, как и к трендам в игрушках. Он изучал музыкальные списки Top 10 и следил за книжными списком бестселлеров «Нью-Йорк Таймс». Отчасти именно так он развил необычайно широкое, даже универсальное чутье на то, что люди хотят видеть, слышать и пробовать.

Я учился у Майкла. Он научил меня преследовать знания. Он побуждал меня учиться. Он наставлял меня быть скромным и уважать родителей, особенно мать. Он предостерегал меня от бурных вечеринок, употребления наркотиков и курения, говоря: «Выпей, расслабься. Но если не можешь уйти домой на своих двоих, ты лузер». Он вдохновлял меня культивировать в себе все самое лучшее. Поскольку он понимал меня, я был восприимчив к его влиянию. В школе я учился не очень хорошо – с самого детского сада я был мечтателем, витавшим в облаках. Но Майкл показал мне, что школа – не единственный способ учиться. Он рассказал, что некоторые из наиболее успешных людей, таких как Томас Эдисон и Альберт Эйнштейн, отличались слабой успеваемостью в школе. Я мог сам обучиться всему, что мне нужно было знать, чтобы стать мастером в выбранной профессии. Что бы я ни делал, Майкл верил в меня. Я мог быть лидером и творцом. Родители видели, какое влияние оказывал на меня Майкл, и в том числе по этой причине поощряли наши отношения.

Когда лето подошло к завершению, мы с Эдди вернулись в Нью-Джерси. Я пошел в восьмой класс, Эдди пошел в шестой. За лето родители переехали, и мы вернулись в новый дом в новом городе. Майкл, тем временем, улетел в Бангкок. Последний год он провел в зарубежном турне в поддержку альбома Dangerous, и теперь, после коротких каникул, пришло время ему вновь отправляться в путь. Мы с Эдди попрощались с ним, но мы и понятия не имели, как скоро вновь увидим нашего друга, как далеко от дома мы при этом будем, и в каком тяжелом положении окажется Майкл.

Перевод: morinen

Глава 8.
Мысленные карты
Через шесть месяцев после развода Майкла с Лизой Мари мы с ним пустились в классическое товарищеское приключение – в путешествие по дорогам. Летом 1996 года, по окончании моего второго года в старшей школе и прямо перед началом двухлетнего тура Майкла в поддержку альбома HIStory, мы вместе поехали в Европу. Поскольку моих братьев и сестер держала дома учеба, на этот раз отправились только мы вдвоем.

Перед нашим отъездом Майкл заехал в Нью-Джерси навестить мою семью. Однажды днем, когда мы играли в видеоигры, он вдруг обратился ко мне:

– Фрэнк, я должен рассказать тебе кое-что, только, пожалуйста, никому об этом не говори.

– Конечно. Что такое? – спросил я.

– Я скоро стану отцом.

– Что? Как? – Я был, мягко говоря, удивлен.

– Дебби делает мне величайший в мире подарок.

Дебби, о которой он говорил, была медсестра Дебби Роу. За годы Майкл не раз рассказывал доктору Кляйну и Дебби о том, как сильно желал стать отцом и как сложно это было сделать, из-за того что он никому не мог верить. Затем, по словам Майкла, однажды Дебби сказала ему: «Ты заслуживаешь быть отцом, и я хочу осуществить твою мечту. Я выношу тебе ребенка и сделаю тебя папой».

Рассказывая мне это, он выглядел счастливее, чем когда-либо, и я был страшно рад за него. История не шокировала меня – я знал, что Майкл способен осуществить что угодно. Объясняя, как все это произошло с Дебби, он сказал: «Погоди-ка. Я дам тебе кое-что послушать», и поставил мне кассету. Я услышал голос Дебби; она произнесла что-то вроде: «Майкл, я хочу сделать тебя отцом. Это мой подарок тебе. Мне ничего от тебя не нужно. На самом деле, если дети спросят, где их мать, скажи им, что я погибла в автокатастрофе». Майкл доверял Дебби, и я понимал, почему. Она работала со знаменитостями каждый день, и слава ее не впечатляла. К тому же Дебби не была ветреной или импульсивной – наоборот, она была внимательным сдержанным человеком и имела степень по психологии. Если уж она делала такое предложение, она делала его сознательно и на самом деле верила, что Майкл станет прекрасным отцом. Намерения Дебби были искренними. Она не бросала слова на ветер.

Майкл станет отцом! Это казалось совершенно естественным. У него, как позже скажет мой папа, было более чем достаточно практики в процессе присмотра за нами, Касио.

Первой остановкой нашего путешествия стал Лондон, где у Майкла было назначено несколько встреч. Когда он выполнил свои обязательства, у него появилось немного свободного времени перед тем, как записывать запланированные две песни в Швейцарии, и он решил воспользоваться моментом. В отеле он подошел ко мне с предложением:

– Слушай, давай проедемся по сельской Шотландии?

Как правило, Майкл прилетал в город, давал концерт и сразу же улетал, поэтому ему редко выпадала возможность попутешествовать и посмотреть, как живут люди. А учитывая грядущее отцовство, он рассудил, что это, может быть, наш последний шанс в ближайшем будущем отправиться в самостоятельную поездку.

– Конечно, – ответил я. – Поехали!

Прежде чем сесть в автобус, который Майкл арендовал для поездки (а вы что думали, мы в Фольксвагене-«жуке» поедем?), мы с ним отправились закупать припасы. «Мы будем создавать мысленную карту», – объяснил он мне. Расти вблизи Майкла означало впитывать его уникальную философию. Может быть, я не был круглым отличником, но все мы учимся по-своему, и у меня был редкий и вдохновленный учитель. Мысленная карта, как я узнал в тот день, представляла собой книгу, в которую нужно было вклеивать фотографии вдохновивших нас вещей – мест, людей – и изображения того, что нам нравилось и чего мы надеялись достичь. Необходимые материалы: стопки журналов с фотографиями, чистые блокноты, клей и ножницы. Сделав покупки, мы погрузились в большой роскошный туристический автобус, оборудованный комфортабельными диванами и кроватями, и вскоре уже выезжали из Лондона, направляясь в Лох-Ломонд.

Нас сопровождал водитель и двое охранников. У нас с Майклом была спальня в хвосте автобуса. В свободное от разглядывания пейзажей время мы в хвостовой комнатке занимались составлением своих мысленных карт. Создание мысленной карты стало для меня новым занятием, но это было не первое упражнение от Майкла, связанное с моими планами и представлениями о будущем. Он уже давал мне почитать некоторые из своих любимых книг об успехе: «Величайший в мире торговец», «Сила вашего подсознания», «Созидательная визуализация» и другие подобного толка. И теперь, пока мы работали над нашими мысленными картами, он помогал мне увидеть, что возможности бесконечны. Не было никаких пределов тому, чего можно достигнуть. Он рассказывал о том, как его альбом Off the Wall продавался невероятно хорошо и после никто не верил, что Майкл сможет превзойти этот успех. Но веобщий скепсис лишь укрепил его решимость сделать следующий альбом, Thriller, самым продаваемым альбомом всех времен. Он поставил себе цель: Thriller должен разойтись по миру тиражом сто миллионов копий. И он этой цели добился. С одним талантом от Бога далеко в этом мире не уедешь, говорил он. Успех пришел к нему потому, что он в успех верил.

Пока за окном проплывали великолепные ландшафты, мы (Майкл – лежа на кровати, я – сидя на полу автобуса) листали журналы, вырывая из них картинки и вырезая слова и фразы, которые заставляли задуматься. Мы разговаривали о замках, которые Майкл хотел купить, о девушках, с которыми он хотел встречаться (его список возглавляла Принцесса Диана), об отелях и курортах, которыми мечтал владеть я, и об Оскарах и Грэмми, которые я надеялся выиграть. Мне шел шестнадцатый год, и мир казался безграничным. Слыша, что Майкл хочет замок, я с легкостью отвечал: «Да! Я тоже хочу замок!» Это было идеальное время и место для того, чтобы позволять себе чрезмерные фантазии и размышлять о смысле жизни.

Кроме того, Майкл незадолго до этого познакомил меня с медитацией. В весенние каникулы перед нашей поездкой в Европу я жил с ним две недели в бунгало отеля Beverly Hills. Я знал, что он часто медитирует и в ту поездку сказал, что тоже хочу попробовать. Он поощрял меня с самого начала:

– Ты определенно должен попробовать, – говорил он. – Пришло время думать за себя, навести ясность в голове и обнаружить то, что тебе нравится. Медитируя, ты как будто сажаешь зерно. Ты сажаешь зерно в мыслях, и твой разум определяет реальность.

Когда мы жили в отеле Beverly Hills, моим руководителем в медитации стал водитель Майкла, Гари. Правда, Гари был не самым очевидным кандидатом на роль духовного гуру, особенно учитывая то, как часто мы с Майклом делали его объектом наших дурацких шуток. Я знал Гари уже давно: это он забирал нас с Эдди из аэропорта еще в наш первый приезд в Неверлэнд. Гари был родом из Техаса и обожал писать музыку. Он относился к своему творчеству со всей искренностью, но песни его были настолько плохи, что казались прекрасны. Однажды Гари обратился к Майклу:

– Мистер Джексон, я хочу дать вам послушать песню, которую написал прошлой ночью. Она о красном ястребе.

– Что тебя на нее вдохновило? – спросил Майкл.

Гари рассказал о том, как стоял у окна и птица (не ястреб) пролетела мимо, издав звук, который показался ему похожим на слова «red hawk» («красный ястреб»). Мы с Майклом хохотали над этой историей до упаду. Еще у Гари была песня под названием «Powder Blue» («Голубой порошок»). Мы знали слова наизусть.

– Гари, тебе надо поехать в турне, – говорил Майкл. – Девушки будут драться за тебя.

– Ой, мистер Джексон, не думаю, – отвечал Гари.

В 1996 году Майкл давал концерт на пятидесятилетие султана Брунея и взял меня, Эдди и Доминика с собой в Бруней. Мы жили в одном из гостевых домиков султана. (У него было около двадцати домиков для гостей с домработницами и поварами – в США такие дома считались бы элитными.) Перед нашим отъездом в Бруней Гари вручил нам кассету со своими лучшими песнями. Никогда не забуду, как мы вчетвером уселись в гольфмобиль, собираясь осмотреть владения султана, и уже минут через пять после того, как отъехали от дома, Майкл вдруг вспомнил:

– О нет! Мы забыли «Лучшие песни» Гари!

Пришлось развернуть гольфмобиль и вернуться за кассетой. Потом мы врубили музыку Гари на полную громкость и, разъезжая по чужой земле, орали песни во все горло. Я и Майкл знали их все до единого слова. Мы были самыми большими (и, наверное, единственными) фанатами Гари. Если мы и дразнили его, то только из любви. Он работал у Майкла давно и был безгранично предан ему.

Тем не менее, когда дело дошло до медитации, дружелюбный наивный Гари оказался прирожденным инструктором. В отеле Beverly Hills он обучил меня технике. Он устроил в своем номере что-то вроде маленького святилища со свечами и расстеленным на полу платком и руководил мною: велел закрыть глаза и делать глубокие вдохи. Гари отнесся к нашим занятиям очень серьезно, как и я. Через несколько дней упражнений он дал мне мантру – звук, который я до сих пор использую для вхождения в медитативное состояние. В этом состоянии не думаешь, но в то же время контролируешь свои мысли.

Теперь, во время нашей автобусной поездки по Шотландии, мы с Майклом начали медитировать вместе. Майкл засекал время, и мы уходили в себя на двадцать пять минут с пятиминутным отдыхом в конце. С тех самых пор, когда бы мы ни встречались, мы взяли за правило медитировать хотя бы раз в день. Мы помогали друг другу сосредоточиться – почти как партнеры по спортзалу. После той поездки мы устраивали совместные сеансы медитации многие годы.

Так мы с Майклом ехали, составляя мысленные карты, медитируя и размышляя о том, как работает наш разум и каково наше место во вселенной. У меня до сих пор хранится мысленная карта, созданная в ту поездку, и, глядя на нее теперь, я вижу, как мои тогдашние фантазии переросли в сегодняшние цели. Я хотел иметь квартиры в Лос-Анджелесе, Нью-Йорке и Италии – и все они в тот или иной момент жизни у меня были. Я хотел владеть отелем и футбольной командой, и обе эти мечты почти исполнились. Я хотел продюсировать фильмы и музыку, и я работаю над этим сейчас. И еще я хотел стать моделью (мне было шестнадцать – сделайте ребенку скидку.)

Хотя тогда я не отдавал себе в этом отчета, но один из самых ранних уроков, усвоенных мною от Майкла, был о том, какие возможности открывает перед человеком ответственность за свою жизнь, честолюбие и самоосознание. Мыслей об этом уже было достаточно, чтобы ребенок захотел вырасти и изменить мир.

Время от времени мы просили водителя остановить автобус. Мы выходили и осматривались, и Майкл рассказывал о том, где мы находимся, что видим вокруг и почему это важно. Помню, как однажды мы остановились посмотреть редкой красоты закат. Нас окружал простор зеленой травы, обрамленный высокими прекрасными деревьями.

– Ты только взгляни на это! – воскликнул Майкл. – Когда видишь такой пейзаж, знаешь, что Бог существует. Нам так повезло, у нас есть возможность вот так путешествовать. Если бы люди видели это каждый день, они, может быть, бережнее относились бы к этой земле.

Майкл научил меня видеть природу. Если бы он не был моим проводником, я, вероятно, никогда бы не научился останавливаться у обочины и отдаваться во власть пейзажа. И мне плевать, если это звучит пошло. Майкл не скрывал своей страстной любви к планете. Он хотел помочь сохранить ее навечно. Я слышал, как он говорил об этом и раньше – лично и через музыку, – но теперь, когда у нас было время оценить это божье рукоделие, я почувствовал его красоту по-новому.

В числе книг, которые Майкл велел мне прочитать в ту поездку, была повесть «Чайка Джонатан Ливингстон». Джонатан один из всех чаек увидел, что жизнь шире, чем птичье существование – шире, чем то, что находилось непосредственно перед ним. Майкл хотел жить по такому же принципу – лететь за грань всех ожиданий, сделать свою жизнь выдающейся. Он внушал это честолюбие и мне, часто спрашивая: «Ты хочешь быть Джонатаном, или одной из прочих птиц?»

То автобусное путешествие стало, наверное, самым памятным временем, что я когда-либо проводил с Майклом. Нам ни разу не было скучно. Мы никогда не ссорились и не спорили. Мы ехали по просторам Шотландии, беседуя о жизни, сближаясь, и по мере того, как одометр отсчитывал мили, наше общение все меньше походило на беседы учителя с учеником и все больше – на разговор ровесников. И более чем двадцатилетняя разница в возрасте между нами не имела значения. Впервые мы с Майклом стали вести настоящий диалог.

– Все, что тебе нужно, – объяснял он, – это обдумывать эти картинки и слова. Говори себе, глядя в зеркало, чего ты хочешь от жизни. Делай это каждый день, и это обязательно случится.

– И всего-то? – спрашивал я. – Это все, что нужно делать?

– Важны не только в мысли и слова, важна эмоция, которая рождается в твоей крови. Нужно чувствовать, переживать ее каждый день, пока не поверишь.

– Ух ты, – отвечал я, сильно впечатленный. – Теперь я понимаю! Так ты это делаешь со своей музыкой?

– Да, Фрэнк, именно это. А вскоре я хочу применить эту же формулу к кинофильмам.

Наши беседы были откровенными и значимыми для нас обоих. Конечно, я был еще молод, но Майкл видел мое любопытство и амбиции и, как мой жизненный наставник, использовал эту возможность.

***
В той поездке пункт назначения был не так важен, как само путешествие, однако в конце концов наш большой автобус подкатил по усыпанной гравием дорожке к отелю в стиле замка, построенному на озере Лох-Ломонд. Когда мы прибыли, уже стемнело. Нас встретил администратор отеля в круглых очках. Звали его, кажется, Геррон. Он казался спокойным и деловитым, но, провожая нас к номеру, вдруг сообщил:

– Кстати, в вашей комнате живет привидение.

Мы с Майклом переглянулись.

– Отлично, – ответил Майкл. – Привидение. Как его зовут?

– Ее зовут Кэтрин, – поведал Геррон.

Как маму Майкла. Жутковато.

Мы заселились в номер и обустроились. Было уже за полночь. Охранники отправились спать, но мы с Майклом были совами. К тому же нам казалось, будто мы провели взаперти в автобусе целую вечность. И в нашей комнате жило привидение. Ну как тут можно было ложиться? Не раздумывая, Майкл предложил:

– Пойдем обследовать территорию!

Мы прошли по пустым коридорам: отель был большим. «Где же все остальные постояльцы?» – недоумевали мы. Неужели все спят? Потом мы направились к озеру, чтобы попробовать вызывать Лохнесское Чудовище. Ну и что, что это не тот «Лох». Нэсси – загадочное чудовище: кто знает, где она может появиться? Кроме того, у озера оказалось очень красиво. На воздухе было свежо и зябко, хотя никаких признаков чудовища мы не обнаружили. Майкл заметил:

– Странное это место. Почему на стоянке нет машин?

Ни с того, ни с сего, прямо рядом с нами возник Геррон, одетый во все черное. В его круглых очках мерцало отражение луны. Он напугал нас до чертиков.

– Вам помочь? – спросил он зловеще монотонным голосом. – Не хочу, чтобы вы ушли далеко и заблудились.

Замок с привидениями, озеро, жутковатый администратор. Мы как будто попали в мультик «Скуби-Ду». Я был прямо-таки уверен, что если нам повезет увидеть приведение Кэтрин, то, стянув с нее маску, я обнаружу, что это на самом деле никто иной как Геррон, нарядившийся для какого-то своего зловещего плана, замышленного с целью разбогатеть.

– Ой, простите, – извинился Майкл, стараясь изо всех сил не подавать виду, каким странным нам казалось все происходящее. – Я просто хотел осмотреть окрестности. Здесь так красиво.

Майкл обожал демонстрировать показной энтузиазм, бурно изливать чувства и льстить людям, поэтому начал расписывать, как очарованы мы были отелем, как он необычен, и в каком прекрасном состоянии Геррон его содержал. Я присоединился к похвалам. Потом мы подробно расспросили администратора о Лохнесском Чудовище.

– Я никогда ее не видел, – посетовал Геррон, вероятно, с трудом удерживаясь, чтобы не проворчать: «Вы, тупые туристы. Это Лох-Ломонд!»

Повисла неловкая тишина. Затем Майкл сказал:

– Здесь холодно. Мы пойдем отдохнем.

Хозяин проводил нас обратно в отель. Там было тихо, как в могиле – к этому моменту мы уже поняли, что мы, определенно, единственные гости. Геррон довел нас до номера, мы поблагодарили его, пожелали ему спокойной ночи и закрыли за собой дверь. Но усталость по-прежнему не приходила. Делать было нечего, кроме как продолжить обследование большого пустого отеля.

Мы вышли в холл. По коридору шла молодая женщина в красивом белом подвенечном платье; волосы ее были заколоты на макушке и крупные кудри каскадом спадали на плечи. Не замедляя шаг, она взглянула на нас... А потом исчезла. Мы стояли в потрясенной тишине. Если не наше привидение Кэтрин, то кто, черт возьми, это был?

Видение должно было спугнуть нас, но вместо этого мы продолжили путь – в противоположном направлении от призрака, конечно, – заглядывая за углы и проверяя запертые двери. Потом мы увидели указатель на крытый бассейн, открыли дверь туда, и – вот он опять: Геррон, в своих маленьких круглых очках. Было уже за полночь, однако же он чистил бассейн. Этот парень был повсюду. Снова извинившись, мы объяснили, что просто хотели осмотреть прекрасный отель, и отправились в номер, на этот раз уже по-настоящему.

Усевшись на кровать, мы принялись обсуждать это странное место. Зачем нам рассказали о призраке в нашей комнате? Как после этого спать? И вдруг – зашевелились занавески! Я чуть было не вскочил на ноги, но Майкл рукой остановил меня.

– Стой, – сказал он. – Никогда не надо бояться привидений. Если их не провоцировать, они ничего тебе не сделают. Просто произнеси короткую молитву, и оно уйдет.

Он не боялся. И поскольку не боялся он, не испугался и я.

Приведения приведениями, а мы проголодались. В этом месте вообще имелась еда? Меню обещало круглосуточный сервис в номер, так что мы заказали яичные белки с соусом Табаско. Четыре или пять омлетов из белков с Табаско. Когда еда прибыла и мы открыли дверь, на пороге стоял Геррон с подносом. (Ну, спасибо хоть не приведение Кэтрин.) Уплетая омлеты с Табаско, пугаться было невозможно. Мы ужинали до пяти утра.

Нашей следующей остановкой на живописной дороге в Швейцарию был Париж, где Майкл представил меня человеку, который в будущем станет привычным действующим лицом в нашей жизни. Случилось так, что я заболел простудой. Майклу предстояло записывать песни в Швейцарии, а когда ему надо было записываться или выступать, он начинал особенно бояться вирусов и заразы. Стоило мне кашлянуть, он хватался за фен или полотенце, чтобы стряхнуть с себя микробы. Он совершенно не выносил, когда при нем чихали – просто выходил из комнаты. Поэтому в Париже я остановился в отдельном номере и не видел Майкла целый день. На следующий день он позвал меня к себе.

– Я хочу тебя кое-кому представить, – сказал он. – Можешь звать его «Маленьким Майклом».

Вошел тринадцатилетний парень с длинными волосами, одетый в точности как Майкл. На нем были черные штаны, мокасины, шляпа, красная рубашка и подводка на глазах. Он действительно выглядел как Майкл в миниатюре, что даже вызывало умиление… хотя и какое-то неуютное. Мы вместе поужинали. Маленький Майкл (чье настоящее имя, как я позже узнаю, было Омер Батти) толком не разговаривал по-английски. Он был молчалив, а когда открывал рот, говорил так быстро, что я не мог разобрать ни слова. Но я был вежлив, как всегда.

Позже тем вечером Майкл отвел меня в сторонку и открыл, что «Маленький Майкл» – его сын. Что? Его сын? Я ни разу не слышал об этом ребенке, ни разу его не видел и не мог припомнить ни одного упоминания о нем за все десять лет, что знал Майкла. Но в мире Майкла я научился ожидать неожиданностей. Это был просто очередной непредсказуемый поворот. Я начал смеяться: «Ты что, серьезно?» Тогда Майкл рассказал мне, что однажды, в одном из прошлых туров повстречал белокурую норвежку и у него впервые случилась интрижка с поклонницей. Девушка забеременела, но, родив ребенка, в буквальном смысле обезумела, не справившись с мыслью, что родила от Майкла Джексона. (Я знаю, что вы думаете. Поверьте, у меня тоже имелись сомнения.) Теперь, как гласила история, мать была в психиатрической больнице. Ребенка предположительно усыновила норвежка по имени Пиа, работавшая в той больнице медсестрой, или что-то в таком духе. Мальчик был выращен Пией и ее мужем, Ризом Батти. Потом во время HIStory-тура Майкл приехал в Тунис. Когда он был в турне, поклонники всегда собирались у отеля, пели и танцевали для него. Я не раз видел, как он приглашал случайных фанатов в свой номер, давая им возможность познакомиться и сфотографироваться с собой. Иногда поклонники пытались подражать танцевальному стилю Майкла – смотреть на это было так смешно, что мне приходилось выбегать из комнаты, закрыв лицо руками, дабы не испортить все представление. Так вот, значит, как рассказал Майкл, он был в Тунисе и услышал о ребенке – одном из собравшихся у отеля мальчишек, – который выиграл какой-то танцевальный конкурс двойников. Майкл пожелал познакомиться с победителем, и Омера привели к нему в номер. Увидев его, Майкл заметил сходство во внешности и задумался, уж не его ли это ребенок от того романа в 1984-м. И действительно, по иронии судьбы это оказался тот самый ребенок! Во всяком случае, так сказал Майкл.

Как я должен был на это реагировать? История была шикарная, какой бы невероятной она ни казалась, и Майкл изо всех сил пытался убедить меня, что это правда. Он наконец нашел своего потерянного сына, о котором всегда помнил, и вот теперь привел его назад в лоно семьи. Майкл ожидал, что я поверю в эту байку, и не прекращал попыток мне ее продать, даже хотя мы оба знали, что правды во всем этом нет ни на йоту. Наконец, после нескольких минут пререканий, я решил, что вреда не будет, и сдался: «Хорошо, это твой сын». В конечном итоге, эта история и оказалась безвредной, но на самом деле она служила признаком чего-то не столь безобидного. Омер был началом тенденции, развивавшейся в жизни Майкла. Майкл стал окружать себя людьми, которые превозносили его, говорили то, что он желал слышать, и делали то, чего он от них хотел. Такие подпевалы облегчали ему жизнь, и, может быть, давали чувство безопасности, в котором он нуждался, однако я всегда чувствовал, что правда важнее заискивания. Даже согласиться с безвредной историей про Омера для меня оказалось нелегко. Быть настоящим другом означало быть правдивым, и я хотел придерживаться этого принципа, во что бы то ни стало.

***
После Парижа Омер вернулся в свою так называемую приемную семью в Норвегии, а мы с Майклом продолжили путь в Швейцарию, где он должен был записать две песни: «Blood on the Dancefloor» и «Elizabeth, I Love You». Последняя была трибьютом Элизабет Тейлор, который он подарит ей на шестидесятипятилетие почти годом позже, в феврале 1997-го. В Швейцарии мы сделали остановку в доме Чарли Чаплина возле Веве и навестили его могилу, чтобы Майкл смог отдать дань уважения. У нас состоялся ужин с семьей Чаплина, где присутствовала его красавица-внучка, на которую я сильно запал. (Да, я много на кого западал.) Чарли Чаплин давно был одним из кумиров Майкла, одним из тех людей, кого он считал великими артистами, инноватороми, провидцами, и чьи жизни и достижения глубоко изучал: Уолт Дисней, Брюс Ли, Фрэд Астер, Джеймс Браун и Чарли Чаплин. У Диснея он научился тому, что можно создать мир из своих фантазий. У Чарли Чаплина, Брюса Ли и Фрэда Астера он научился характерам, позам, выразительности – манерам движения, которые он вплетал в танец, чтобы рассказывать истории и делать их своими.

Большую часть времени в Швейцарии Майкл провел, работая в студии, но мы все же нашли несколько свободных часов, чтобы посетить музей в Цюрихе. Майкл познакомил меня с живописью еще в детстве, и, путешествуя, мы всегда старались ходить в музеи. При входе в этот музей нас встретила директор – милая женщина средних лет в очках и с короткой стрижкой. Между мной и Майклом всегда было уникальное взаимопонимание в том, что касалось юмора: он как будто интуитивно улавливал безумные идеи, которые вечно рождались в моей голове. И теперь, как только директор музея подошла нас поприветствовать, я увидел в глазах Майкла знакомый блеск и подумал: «Будет весело».

У нас с Майклом был один любимый прикол. Он любил рассуждать о самых банальных или вообще выдуманных вещах с совершенно серьезным видом - просто чтобы понаблюдать, какую реакцию вызовет у людей. Однажды мы арендовали дом в Айзелворсе, во Флориде, – Майкла всегда интересовала недвижимость в этом регионе – и риэлтор вез нас в гости к Шакилу O’Нилу, который в то время играл за команду Orlando Magic. Шак был большим поклонником Майкла, поэтому они с риэлтором договорились о встрече. Когда мы ехали на встречу, Майкл произнес:

– Надо же, какие красивые тезазисовые деревья! Потрясающе.

Конечно, никаких тезазисовых деревьев в природе не существует, но кто станет возражать Майклу Джексону?

– Да, они великолепны, – поддакнул риэлтор.

И Майкл завел с ним длинную беседу о тезазисовых деревьях. Это было уморительно.

Вспомнив тот эпизод и другие подобные, я обратился к директрисе музея:

– Что за духи вы носите? Восхитительный аромат! Майкл, ты чувствуешь парфюм? Он изумителен.

И пока я нюхал одно ее запястье, Майкл понюхал второе.

– Какой прекрасный запах! – поддержал он.

– О, я сообщу вам название, – сказала директриса. – Я вам напишу.

Теперь она была у нас на крючке. Я перешел к волосам:

– Ваши волосы – они прекрасны! Как вы за ними ухаживаете?

– Ничего особенного, просто мою под душем, – ответила она. Потом добавила: – Вообще-то я использую спрей, он придает волосам объем.

Под маркой духов я заставил ее написать название спрея.

Тут надо сказать, что хотя Майкл страстно любил живопись, музей был откровенно ужасен. Но нам это было уже не важно. Мы вошли в раж. Майкл подошел к самой страшной картине в зале и воскликнул:

– О боже, здесь мы должны остановиться! – Он притворился, будто сражен красотой полотна. – Простите, пожалуйста, но не будет ли у вас платка?

– Все в порядке? – спросил я.

Он лишь покачал головой.

– Прочувствуй его, – сказал он так, как если бы был глубоко тронут. – Это произведение искусства особенное!

– Да, я тоже вижу его красоту, – ответил я, играя не хуже Майкла.

Директрису мы явно впечатлили.

– Вы оба так удивительно тонко чувствуете искусство! – удивилась она. Майкл уже делал вид, что плачет. Повернувшись ко мне, дама прошептала:

– Ой, он такой чувствительный…

– Да, очень чувствительный, – согласился я. – Он научил меня всему, что я знаю об эстетике. Я чувствую то же, что и он, просто лучше умею сдерживать свои чувства.

– Вы такие… – сказала она, драматически умолкнув, – редкие люди!

Мы продолжили экскурсию, развлекаясь тем, что попеременно то задавали ей случайные вопросы о паршивых картинах, то восхищались ее платьем: «Что это за материал? Ты только пощупай его!» Охранники, сопровождавшие Майкла, все это время с показным неодобрением качали на нас головами. Вели мы себя, конечно, неприлично, но было очень весело.

Не всегда наши проказы были такими изощренными. Например, вспоминаю случай, когда мы поехали в гости к принцу Аль-Валиду бин Талалу на юг Франции и играли у него в пинг-понг на золотом столе. Мы тогда остановились в дорогом отеле, где жизнь не прекращалась круглые сутки. Как-то ночью, в три часа утра, мы с Майклом стояли на балконе его номера, наблюдая за людьми, которые ужинали внизу, и Майкл сказал: «Надо пошалить». Мы наполнили водой ведро и… рраз! – вылили его с балкона на ничего не подозревающих посетителей ресторана. Пригнувшись, мы пробрались назад в комнату, пока нас никто не увидел. Никто так и не понял, что произошло.

***
К тому времени, когда Майкл закончил работу в швейцарской студии, мне нужно было возвращаться в школу. Домой я отправился один, и во время перелета домой на Конкорде рядом со мной сидел человек в костюме. Пока самолет рассекал воздух на сверхзвуковой скорости, мы с соседом завели разговор о духовности, бизнесе и жизни вообще. Через несколько минут мужчина поинтересовался:

– В какой отрасли вы работаете?

Удивленный таким вопросом я ответил:

– А сколько мне лет, по-вашему?

Он предположил:

– Двадцать? Тридцать?

– Мне шестнадцать, – признался я.

С выражением изумления на лице он переспросил:

– Шестнадцать? Но откуда вы знаете все это в шестнадцать?

Я был отчасти польщен, отчасти задет тем, что он счел меня сильно старше реального возраста. Мне хотелось быть мудрее своих лет, но не хотелось выглядеть стариком. Однако тогда я понял, что в ходе той поездки во многих смыслах вырос. Дружба, начавшаяся во время Dangerous-тура, теперь развилась в нечто совсем иное. Впервые я достаточно ясно почувствовал, что взрослею, становлюсь более приспособлен к миру, что впечатления, которые я получил с Майклом, снабдили меня опытом для поддержания разговора с кем угодно и где угодно. Майкл тоже заметил эту перемену и начал разговаривать со мной иначе, чем раньше. Хотя он никогда не относился ко мне, как к ребенку, даже когда я им был, теперь он обсуждал со мной все, что происходило в его мире. Он дал мне понять, что ценит мое мнение, пусть еще юное и неопытное.

Но, несмотря на эту перемену в отношении и мою вновь обретенную зрелость, не думаю, что кто-либо из нас имел хоть малейшее представление о том, что предстояло нам впереди и куда наша дружба со временем нас заведет.

Глава 10.
Первые шаги.

На следующий вечер после моего прибытия в Сеул состоялся первый из двух концертов «Майкл Джексон и друзья», прибыль от которых должна была пойти на нужды детей из Косово. В концерте принимали участие такие артисты, как Слэш, Boyz II Men, Андреа Бочелли и Лучано Паваротти. Я сидел сбоку, за кулисами, и смотрел на выступление Майкла, как ни раз делал это в прошлом. Хоть я и понимал, что мое положение теперь, когда я вышел из школьного возраста, изменилось, перемены произошли внезапнее, чем я ожидал.

После концерта я стоял за кулисами с Майклом, когда появилась Мэрайя Кэри, которая только что окончила выступление, с ней был ее бойфренд – мексиканский певец Луис Мигель. Мы с Луисом поговорили о футболе – он решил, что я из Испании, поскольку в тот период ярко-рыжий цвет моих волос походил на командный цвет испанских футболистов. (Не знаю, чем объяснить такой выбор цвета волос. Понятия не имею, о чем я тогда думал). Мэрайя и Майкл тем временем общались друг с другом. Они спорили на тему «кто лучше исполняет песню»: речь шла о песне «I’ll Be There», версия группы «Пятерка Джексонов» 1970-го года и версия Мэрайи, исполненная двадцать два года спустя дуэтом с Трэем Лоренцом, стали хитами номер один.

«Майкл, никто не может исполнить эту песню лучше, чем ты», - настаивала Мэрайя, улыбаясь от уха до уха.

Румянец залил щеки Майкла.

«Нет, нет, - пробормотал он. – Ты, правда, сделала это лучше».

Казалось, Мэрайя весьма польщена тем, что находится в обществе Майкла – она вела себя как его очарованная поклонница – и пока эти двое болтали, я заметил, что улыбка на лице Луиса Мигеля погасла. У меня возникло впечатление, что его немного раздражает внимание, которое Мэрайя уделяет Майклу. Я сам был немного удивлен тем, что Мэрайя, такая успешная певица, столь очарована Майклом. Но в последующие годы мне довелось увидеть множество знаменитостей, которые точно так же вели себя в его присутствии.

Повернувшись в мою сторону, Мэрайя спросила: «Майкл, как зовут твоего друга? Он такой симпатичный». Она принялась гладить мои волосы (необъяснимого) оранжевого цвета.

«Пожалуйста, не останавливайся», - попросил я, уткнувшись в нее головой как щенок.

«Фрэнк, перестань, - вмешался Майкл. – «Мэрайе вовсе не хочется гладить твои волосы. Кто знает, что у тебя в волосах».

У Луиса Мигеля, который стоял, одетый в плотно облегающий фигуру костюм, и ждал, вид был слегка нелепый и растерянный. Я ничего не мог поделать и сел на своего любимого конька: «Мне так нравится твой костюм!»

Майкл пробормотал: «Перестань!», но я уже находился под непреодалимым влиянием минутного импульса.

«Что это за марка?» - спросил я. Боковым зрением я видел Майкла, который с трудом сдерживал смех.

Луис Мигель пробурчал название бренда одежды, но на его лице не было улыбки. Ему определенно не нравилось, что Мэрайя гладила мои волосы и дружески флиртовала с Майклом.

Когда Луис Мигель и Мэрайя стали прощаться, Майкл воспользовался моментом, чтобы осуществить маленькую месть. Он сказал Мэрайе: «Фрэнк – твой большой поклонник. Он тебя обожает». Я покраснел. Обожаю? Сегодня я спрашиваю себя, было ли это правдой. Не могу сказать наверняка, но помню, что считал ее сексуальной.

После того, как Мэрайя и Луис ушли, мы с Майклом стали поддразнивать друг друга. Майкл сказал, что я не знал бы, что делать, окажись Мэрайя в моей постели, а я отпарировал, что если бы Майклу выпал шанс остаться наедине с Мэрайей, он предложил бы ей поиграть в видеоигры или посмотреть мультфильм. «Заткнись, Фрэнк!» - ответил Майкл дурацким голосом и мы оба покатились со смеху.

Вот так мы с Майклом вели себя, когда дело касалось противоположного пола: как подростки, оспаривая право на девушек, с которыми, гипотетически, могли провести время. Я был все еще очень молод и вскоре вырос из подобной манеры поведения (ну, по большей части), но Майкл всегда чувствовал себя комфортнее в воображаемом мире.

На второй концерт, из Сеула в Мюнхен, мы полетели на частном самолете, в котором хватило места для всей команды. Мы с Майклом сидели рядом в носу салона, вместе с некоторыми другими звездами и охраной.

После взлета Майкл сказал мне: «Послушай, когда летишь со мной, не бойся, что самолет может упасть. Мне не суждено погибнуть в авиакатастрофе. Нет, этого не случится. Я умру от пули (или от инъекции - по правде сказать, не знаю, как это лучше перевести - не знаю, насколько пророческими оказались эти слова ( )». Я запомнил эти слова – и он произносил их не однажды – потому что, сколько бы глубоких бесед мы ни вели, Майкл редко говорил о смерти. Он слишком сильно хотел завести собственную семью.

Мы прибыли в Мюнхен ранним вечером и сразу направились в отель – «Байришер Хоф». Подъезжая к отелю, я увидел сотни фанатов, среди которых было несколько уже знакомых мне лиц: мы только что видели их в Корее.

Под окнами любого отеля, в каждом городе, где Майклу приходилось выступать, фанаты всегда ожидали его приезд подобным образом: многие из них держали в руках коллажи размером с плакат с картинками и вдохновляющими надписями. Фанаты точно знали, что нравится Майклу, и тратили много времени и сил на создание подарков для него. Майкл обожал картинки с Микки Маусом, Питером Пэном, Чарли Чаплиным, The Three Stooges, изображения детей – словом, ему нравились любые изображения объектов или артистов, которые его вдохновляли и которых он просто находил забавными. Так, например, малышей он считал воплощением чистоты и невинности, и когда ему было грустно, детям на фотографиях всегда удавалось поднять ему настроение. В своих коллажах фанаты сочетали собранные ими фотографии в интересной, творческой манере. Например, они помещали на постер изображение Майкла, одетого Питером Пэном, рядом с фотографией Чарли Чаплина. Или вырезали фотографии симпатичных малышей и обрамляли ими постер с изображением Майкла. Конечно, не все плакаты были столь сложны – некоторые просто заявляли: «Я тебя люблю!»

И Майкл испытывал к фанатам ответную любовь. Неоднократно, когда мы пытались протиснуться сквозь толпу, Майкл замечал кого-то из поклонников и останавливался, чтобы протянуть руку этому человеку, поздороваться с ним, задать вопрос, установить недолгую, но реальную связь с этим парнем или девушкой. Подобное происходило везде, где бы мы ни были. В каждой стране, в каждом городе фанаты приходили к отелю, приносили подарки, и на пути в отель или глядя на них из окна, Майкл указывал на подарки, которые хотел взять себе. Кто-то из его окружения приносил понравившиеся ему подарки в номер отеля, который Майкл украшал этими сувенирами. Покидая очередную остановку на своем пути, Майкл оставлял указания, чтобы подарки поклонников были доставлены в Неверленд, где он однажды предполагал устроить музей на основе своей коллекции.

В Мюнхене, как только я устроился в своем номере, Майкл позвонил мне и попросил прийти в его комнату. Когда я прибыл, он был готов дать мне поручение.

«Фрэнк, видишь вот те плакаты там, внизу?...» - начал Майкл и принялся указывать на постеры, которые я должен был принести в его комнату. Я спустился на территорию перед отелем в сопровождении охраны и начал собирать плакаты. Поклонники видели меня с Майклом на протяжении нескольких лет и знали по имени. Пока я продвигался вдоль толпы, люди говорили мне: «Фрэнк, пожалуйста, передай Майклу, что мы его любим» или «Фрэнк, попроси, пожалуйста, Майкла, чтобы он помахал нам из окна».

Это происходило постоянно, где бы мы ни были, с тех пор, как я был ребенком. Но теперь я был одним из тех, кто работал на Майкла.

У меня не было никакого великого плана относительно того, что должно произойти в Мюнхене и что за этим последует. В первые дни своей работы я просто старался впитывать информацию. Я хотел понаблюдать глазами взрослого человека за тем, что это такое – быть Майклом, хотел понять, как работает эта система. После выступления в Мюнхене Майклу предстояло сфокусироваться на музыке, а я должен был работать рядом с ним.

Майкл держал паузу перед тем, как погрузиться с головой в процесс создания следующего альбома. К концу турне с альбомом HIStory в октябре 1997 года Принсу исполнилось восемь месяцев, а Дебби была беременна Пэрис. Майкл взял перерыв на большую часть 1998 года, чтобы провести время с детьми. Следующий альбом очень ожидался всеми, и, не в последнюю очередь, звукозаписывающей компанией Майкла «Сони».

Вечером, когда должен был состояться второй благотворительный концерт, мы забрались в черный микроавтобус, который, в сопровождении полиции, направился к стадиону. Я видел все это ни раз, но мне по-прежнему нравилось смотреть, как толпа расступается, чтобы дать нам проехать, когда мы покидали отель.

К моменту нашего прибытия на Олимпийский стадион концерт уже шел некоторое время. Аудитория насчитывала более шестидесяти тысяч человек, выступали артисты со всего мира. Пока мы наблюдали за выступлениями артистов на экране, я поприветствовал своих знакомых. Там была гримерша и парикмахер Майкла Карен Фэй. Я виделся с Карен во время турне Dangerous, на видеосъемках и перед публичными церемониями, и мальчишкой был тайно в нее влюблен. Я называл ее прозвищем, которой дал ей Майкл – Turkle. Майкл любил ее и дурачился с ней все время. Если на ней был надет жакет на молнии, Майкл пытался его расстегнуть. Если она была в юбке, Майкл старался задрать ее. При встрече мы с Turkle крепко обнимались и обменивались поцелуями.

Карен занималась гримом Майкла, пока Майкл Буш, который создавал для него костюмы, помогал Майклу одеться.

Я уже видел благотворительный концерт в Корее и знал, что должно – и чего не должно – произойти. Майклу предстояло 30-минутное выступление в конце шоу, после того, как выступят остальные артисты. Одевшись и загримировавшись, Майкл сидел за кулисами и смотрел, получая удовольствие от концерта. Все шло гладко. Потом он вышел на сцену, чтобы исполнить Earth Song, песню, которая была особенно дорога его сердцу. Это песня о красоте мира и о том, как мы разрушаем то, что имеем, войнами и собственным эгоизмом. Во время мюнхенского представления Майкл взобрался на большой мост, который занимал переднюю часть сцены. Мост поднялся на пятьдесят футов, так, как это было в Корее. Предполагалось, что он медленно опустится во время исполнения песни. Но на этот раз, вместо того, чтобы медленно снижаться, мост упал. Он с грохотом резко опустился на сцену. В Корее ничего подобного не происходило. Что за черт?

Истинный шоумен, Майкл не переставал петь, даже после падения. По окончании песни свет погас, и Майкл потерял сознание у нас на руках. Я помог ему слезть с моста. Публика, которая поначалу решила было, что падение моста было частью выступления, увидела как мы кинулись бежать к Майклу, и поняла, что происходит. Тревожный гул прошел по толпе зрителей.

На сцену выехала модель танка в натуральную величину, а из толпы появился солдат с автоматом. Когда ребенок протянул ему цветок, солдат опустился на колени и заплакал. Майкл завершил представление, периодически сгибаясь пополам от боли. После, за кулисами, стало понятно, что он испытывает сильнейшую боль, но Майкл все равно продолжил выступление.

«Отец говорил мне, что шоу должно продолжаться, во что бы то ни стало», - сказал он.

Поэтому Майкл вернулся на сцену, сел на ее край и исполнил последнюю песню, «You Are Not Alone». Охранники помогли ему сойти со сцены.

Почему-то – вероятно, из-за прессы – мы не поехали в больницу в машине скорой помощи. Вместо этого мы сели в тот же черный микроавтобус, в котором прибыли на стадион, и ездили по городу, пытаясь разыскать клинику, которая была открыта поздно ночью. На розыски водителю понадобилось сорок пять минут. Пока мы кругами ездили по незнакомому городу, я раздражался все больше и больше. Я не мог поверить в происходящее. Водитель был немцем, но все время сбивался с пути. Отчего мы не поехали на скорой? Обычно я веду себя довольно терпеливо и уважительно, но когда люди ведут себя непрофессионально, это выводит меня из терпения. Я вышел из себя и стал кричать на водителя. Майкл в это время находился на заднем сидении почти без сознания. Доктор, который сопровождал его в турне, проверял его пульс, а я повторял Майклу, что все будет хорошо. Совсем недавно я расслабленно прислушивался к ритму, в котором двигался мир Майкла, а теперь включились мои инстинкты – я отвечал за благополучие Майкла.

Наконец, мы приехали в клинику, и я заполнил бумаги, необходимые для того, чтобы определить Майкла на лечение. Недолгое время спустя, когда я пошел проведать его, он уже лежал в больничной кровати. Благодаря чуду или тому, что Майкл инстинктивно подпрыгнул в момент падения, переломов не было, но нижняя часть спины болела так сильно, что он едва мог дышать. Тихим голосом Майкл попросил меня разыскать того, по чьей вине произошел несчастный случай. Он хотел уволить этого человека. Я заколебался, когда Майкл попросил меня позвонить Кенни Ортеге, продюсеру шоу, чтобы разобраться – было уже три часа ночи, а Кенни Ортега был большим человеком, но если Майкл о чем-то просил меня, я всегда был к его услугам. Я разыскал номер Кенни и разбудил его. Майклу было слишком больно, поэтому с Кенни разговаривал я. Кенни извинился и сказал, что разберется в том, что произошло и почему.

Когда мы вернулись в отель, было уже пять часов утра. Мы с Майклом были в номере одни минут пять, когда вошел врач из Нью-Йорка, который путешествовал с Майклом, и еще двое. Они начали устанавливать у кровати Майкла медицинское оборудование.

«Кто эти люди?» - спросил я у врача.

«Врачи, - ответил тот. – Они помогут Майклу уснуть». Он помолчал, потом добавил: «Им нужно сосредоточиться. Тебе лучше вернуться в свою комнату. С Майклом все будет в порядке».

«Да, - внезапно подал голос Майкл. – Со мной все будет хорошо. Они просто дадут мне лекарство, которое снимет боль и поможет мне уснуть». Меня удовлетворил этот ответ, я оставил врачей и вернулся к себе в номер.

Только потом я до конца понял, чему был свидетелем в ту ночь. То был первый раз, когда я видел Майкла перед тем, как он должен был получить инъекцию сильнодействующего анастетика под названием пропофол. Вводить его имеет право только анастезиолог, и в тот момент с Майклом были еще два врача, так как, учитывая силу действия препарата, пациент нуждается в пристальном наблюдении. Тогда я не знал таких подробностей, поскольку никогда не имел дела с подобными вещами. Я видел только, что Майкл находится под наблюдением врача, которого он, похоже, знает и которому доверяет. Казалось, что ситуация безопасна и соответствует сложившимся обстоятельствам. А что еще я мог подумать? Опасность, которой подвергался Майкл, прибегая к данным препаратам, была мне незнакома и совершенно не очевидна.

После печального мюнхенского инцидента Майкл, его дети, их няня Грейс и я вылетели в Париж, который стал домом Майкла во время турне HIStory, а затем полетели в Сан-Сити, город в Южной Африке. Мои родители встретили нас в Йоханнесбурге, где Майклу устроили королевский прием. Мы поехали на изумительное сафари, и посетили праздник, устроенный в доме Нельсона Манделы по случаю дня его рождения. Мы остановились в отеле, который назывался «Микеланджело», и это название, а также Майкл, вдохновили дать ресторану, который в последствие открыли в Нью-Джерси мои родители, имя Il Michelangelo.

Пока я помогал Майклу оправиться после травмы и ассистировал ему в первых поездках после нее, мои обязанности стали обретать конкретные очертания. 

Поначалу роль была простой – я помогал украшать его апартаменты и выходил в мир, чтобы принести ему футболки, еду, книги, журналы и тому подобное. Я был в восторге оттого, что путешествовал с Майклом, и был рад помочь ему, чем могу. Мое положение было странным, но, тем не менее, удачным. Майкл говорил мне иногда: «Ты не представляешь, как тебе повезло. Столько людей ужасно хотели бы оказаться на твоем месте, но я выбрал тебя». Я всегда отвечал ему на это: «Поверь, я знаю, как мне повезло; еще раз огромное тебе спасибо за все».

Жить рядом с величайшим артистом в мире для меня, на самом деле, было особенным опытом – я понимал это и ценил связанные с этим необыкновенные переживания – но, в то же время, такая жизнь – это все, что я знал с ранних лет. Мои друзья были не особо в курсе того, что со мной происходит, но периодически видели мое лицо рядом с Майклом на телеэкране или на фото в журнале. Мне нравилось, когда они бывали заинтригованы, но, так или иначе, подобная жизнь была для меня нормой. Поэтому, хотя я был благодарен и рад жить в этом необыкновенном мире, особо не задумывался о том, насколько мне повезло. Не так, как мог бы, если бы не вырос рядом с Майклом. Я любил приключения, но как нечто само собой разумеющееся воспринимал то время, которое проводил с Майклом. Я не осознавал, насколько уникальной была эта возможность.

Что бы ни происходило вокруг, хорошее или плохое, находясь рядом с Майклом, я чувствовал, что у моего существования в этом мире есть смысл. С тех пор, как я начал на него работать, мы говорили о том, каким станет мое будущее, в ближайшей и отдаленной перспективе. Во время одной из таких бесед о моем новом статусе Майкл произнес важные слова, эхо которых мне пришлось услышать в последующие годы моей жизни:

«Фрэнк, положение, которое ты занимаешь, дает тебе определенную власть, - сказал Майкл. – Люди станут тебе завидовать. Они попытаются настроить нас друг против друга. Но обещаю, что никогда не позволю этому случиться».

Почему-то эти слова четко запечатлелись в моей памяти. Я никогда не забывал их. Но мне и в голову не могло прийти, сколько в них было правды и насколько болезненные переживания они предсказывали.

В августе мы вернулись в Неверленд. С того момента, как мы уехали из Мюнхена, боли в спине все еще беспокоили Майкла, они стали хроническими. Так или иначе, у него были дела, которыми следовало заняться. Майкл дал мне задание, которое заключалось в систематизации его огромной видео-коллекции, и хотя эта задача казалась достаточно ясной, у Майкла, как всегда, был наготове генеральный план.

«Фрэнк, - сказал он, отзывая меня в сторону. – Понятно, что это не высшая математика, но мне нужно, чтобы ты параллельно сделал кое-что еще. Мне нужно помочь придумать, как произвести изменения в управлении ранчо».

Он объяснил, что реорганизация видео-коллекции была лишь предлогом. Майкл уже некоторое время был недоволен тем, как осуществляется управление поместьем, и на самом деле хотел, чтобы я стал его глазами и ушами – и узнал, что происходит на ранчо во время его отсутствия.

Майкл редко посещал Неверленд, но содержание ранчо и зарплата примерно пятидесяти постоянным сотрудникам стоили ему 6 миллионов долларов в год. Однако, несмотря на расходы и количество персонала, когда Майкл возвращался домой из путешествия, дела на ранчо были не на высоте. На газонах желтели пятна высохшей травы, а сезонные цветы все еще не были высажены. Хотя работники начинали скрести все, как сумасшедшие, чтобы привести ранчо в соответствие со стандартами Майкла, как только он приезжал домой, ситуация была крайне неприятной.

«Чем же они занимаются целыми днями? – рассержено спрашивал меня Майкл. – Все что от них требуется, это поддерживать порядок на ранчо. Это самая простая работа, какую только можно себе представить!».

Может быть, в его отсутствие никто не работает? Майкл хотел, чтобы я это выяснил. Я никогда не смотрел на Неверленд – и жизнь Майкла в целом – исходя из того, кто чем занят и насколько хорошо исполняет свои обязанности, но подобный анализ казался мне целесообразным. Майкл был начальником, который постоянно отсутствует, и хотел оценить качество работы персонала, особенно теперь, когда у него было двое маленьких детей, которые проводили время в Неверленде. Он хотел быть уверенным в том, что Принса и Пэрис окружает персонал, который его полностью удовлетворяет и которому он может доверять. Но мне предстояло увидеть, что Майкл страдал от общего недоверия к окружающим его людям, недоверия, которое граничило с паранойей.

Поручив мне это дело, Майкл снова уехал в Сан Сити, чтобы получить награду, а я остался, чтобы наблюдать, насколько это было в моих силах, за ситуацией в Неверленде и найти способ решения проблем. На ранчо все знали меня с тех пор, как я был ребенком, поэтому Майкл решил, что если я буду болтаться тут и там, как будто бы наводя порядок в видео-библиотеке, мне, в конечном итоге, удастся понять, чем заняты мышки, пока кошка не видит. Так что я продолжал делать свое дело, общался с персоналом. Все работники ранчо мне нравились. Как только Майкл уехал, я заметил, что атмосфера в Неверленде изменилась. Майкл был душой этого места, и без него волшебство немного померкло.

Также я быстро сообразил, что в отсутствие хозяина движение жизни на ранчо замедлялось. Персонал чувствовал себя, мягко говоря, очень расслаблено. Зная, что я близок к Майклу, люди, тем не менее, не избегали меня. На самом деле, как Майкл и надеялся, некоторые из них начали разговаривать. И разговаривать много. Оказалось, что им есть, что рассказать о некоторых коллегах. Я запоминал все.

В итоге выяснилось, что проблемы связаны с управляющим ранчо. Эта женщина работала на Майкла долгие годы. Она была очень приятным человеком, но справлялась со своей работой не так блестяще, как прежде. Возможно, она расслабилась или просто устала. Кроме того, она просила садовников из Неверленда работать у нее дома за счет Майкла. Итак, частью проблемы была управляющая ранчо.

Когда Майкл вернулся, мы уволили управляющую и наняли другого человека. Это было только началом реформ в Неверленде. В каждом секторе – среди охраны, обслуживающего персонала, пожарных, домашней прислуги, работников железнодорожной станции, зоопарка, парка развлечений и кинотеатра – я нашел людей, которые могли определить, что необходимо менять. Мне было девятнадцать, так что я действовал очень осторожно. Меньше всего мне хотелось выглядеть и вести себя, будто нахальный всезнайка. Я выслушивал людей, старался учитывать пожелания каждого из них, и, в конце концов, ввел в действие систему, которая позволяла контролировать работу персонала.

В итоге эта работа стала для меня прекрасным опытом. Она послужила двум целям: персонал Неверленда привык к моей новой роли, а я помог Майклу обрести чувство уверенности в том, что в его доме поддерживается порядок. Благодаря этому опыту я начал понимать, каким широким будет круг моих обязанностей, и какую деликатную работу мне придется выполнять. Майкл знал, что я верен ему до глубины души и что, помогая ему, я не преследую скрытых целей. Реформы на ранчо стали разминкой перед тем, что мне предстояло делать в будущем.

Глава 12.
Жизнь в "Неверленд"
Новое тысячелетие началось с неприятностей. Мы должны были отправиться в Австралию, где Майклу предстояло дать новогодний концерт, а затем сразу же на Гавайи, чтобы провозгласить наступление нового года на другом концерте, по максимуму используя суточную разницу часовых поясов, чтобы дать два концерта за одну ночь. Эти шоу были организованы Марселем Аврамом, концертным промоутером, при помощи Мьюнга-Хо Ли и Уэйна Наджина, бизнес-консультантов Майкла.

Я сидел в комнате Майкла на ранчо «Неверленд», когда Мьюнг-Хо Ли позвонил и сообщил Майклу, что шоу отменяются. Я так и не узнал, кто их отменил – Майкл или сам Аврам (позднее в суде оба сваливали вину друг на друга), но когда Майкл услыхал об этом, он был и счастлив, поскольку теперь мог провести Рождество со своими детьми и семьей, и в то же время расстроен тем, что ему пришлось разочаровать поклонников. Аврам занимался Dangerous-туром, часть которого также подверглась отмене, когда Майкл уехал из Мехико, чтобы пройти лечение от своей зависимости, и на тот момент договоренность между Аврамом и Майклом была такова, что они оба станут партнерами в организации концертов на миллениум. Но Аврам снова потерял деньги, поэтому неудивительно, что он подал на Майкла в суд, требуя миллионы долларов компенсации и обвиняя его в отмене концертов. Когда объявили эти новости, я расценил это как очередную головную боль, связанную с решением юридических вопросов, но я и понятия не имел, что этот иск потянет за собой множество других проблем.

Пока юристы разбирались с иском, Майкл решил, что нужно перенести работу над своим новым альбомом в ЛА. Мы покинули съемный дом на Манхэттене и перебрались в «Неверленд». Майкл стал работать в одной из студий Лос-Анджелеса. В юности я не раз бывал в студии с Майклом, когда он работал над HIStory. Я даже наблюдал, как он записывает некоторые партии для Blood on the Dance Floor. Но теперь я увидел процесс создания альбома под новым углом и понял, что Майкл оказывает сам на себя грандиозное давление в ходе работы. Он постоянно конкурировал с самим собой: каждый альбом должен был быть не менее прорывным и уникальным, чем предыдущий. Майкл хотел, чтобы Invincible имел форму «попурри из песен» – именно такими словами он называл его, то есть, чтобы каждая песня была мега-хитом и была издана синглом.

График его работы в студии не был постоянным. Иногда он отправлялся туда после обеда и работал до самого утра следующего дня, а иногда – начинал рано утром, чтобы провести вечер дома, с детьми. Но чаще всего дети и Грейс сопровождали нас в город. Мы устроили в студии игровую комнату с книжками и игрушками, чтобы Майкл мог побыть с ними, когда делал перерывы в работе. Они были счастливыми, уравновешенными детьми – они привыкли путешествовать с младенчества, поэтому росли с пониманием того, что дом – это то место, где они в данный момент были со своим отцом. Они с удовольствием предавались своим играм и занятиям, зная, что он поблизости.

Помимо работы в студии Майкл работал над песнями в хореографическом зале «Неверленд». Он сотрудничал с Брэдом Баксером, музыкантом, которого я знал по Dangerous-туру и HIStory, где он был музыкальным директором. Когда они впервые встретились, Брэд был единственным белым парнем среди музыкантов Стиви Уандера, поэтому Майкл решил, что он наверняка особенный, и фактически украл его у Стиви. Брэд практически безупречно угадывал, чего хотел Майкл, и между ними установились очень хорошие рабочие отношения. Когда Майклу в голову приходила идея для песни, именно Брэд всегда был тем человеком, который знал, как воплотить ее в жизни. Майкл звонил ему, напевал ему каждую ноту, а затем слушал, как Брэд проигрывает ему мелодию по телефону. Таким способом они создали множество песен.

Когда Майкл написал Speechless, которая позднее вошла в состав Invincible, я впервые услышал ее, когда он напевал мелодию, разгуливая по дому. Он сказал в интервью журналу Vibe, что придумал ее после боя водяными шариками с детьми в Германии, но я помню, как он говорил мне, что вдохновение на эту песню посетило его во время прогулки по горам в Германии, когда он был с какими-то нашими общими знакомыми. Его глубоко потрясло природное очарование окружавшего его пейзажа. Зная Майкла, вероятно, какая-то доля правды была в обеих версиях происхождения песни – и красота природы, и волнение от игры в войнушки. В любом случае, он начал записывать ее в начале 2000 года в хореографическом зале «Неверленд». Помню, как я стоял за дверью и слушал, как он поет. Мне показалось, что это была самая прекрасная песня, которую я слышал за очень долгое время.

Где бы мы ни были – на ранчо или в студии, в работе было множество перерывов. На ранчо всегда были новейшие игровые автоматы: баскетбол, бокс, лыжный спорт. Майкл постоянно во что-нибудь врезался в этой игре с лыжами и после каждого крушения неизменно ухохатывался.

Перерывы часто делались и ради одной из самых любимых игр Майкла: бои водяными шариками. Вокруг всегда хватало народу, чтобы устроить старое-доброе водяное сражение, многие занимали специально построенный для этого форт, оснащенный различными приспособлениями для ведения «войн». И хотя у Майкла теперь были свои дети, он с удовольствием собирал всех детей в округе, чтобы они могли вкусить волшебства в этом чудесном месте. Все, кто в тот момент был в «Неверленд» (Майкл, дети, персонал, соседи), разбивались на команды по 3-4 человека, а персонал тем временем загружал в форт «амуницию». Целью игры было не промокнуть, пытаясь попасть по кнопке на противоположной стене форта. Как только одной из команд удавалось попасть по этой кнопке три раза, наверху вздымался флаг, завывали сирены, и все попадали под автоматические разбрызгиватели, обливавшие нас с головы до ног. Однажды команда Майкла проиграла, а это означало, что капитан должен сесть на крохотную жердочку над большим баком с холодной водой. Майкл покорно забрался туда и немедля был сбит в воду, когда команда противника, прицелившись как следует, швырнула в него мяч.

«Неверленд» был раем для детей. Независимо от того, был ли он дома или нет, Майкл радушно приглашал на ранчо тысячи детей – местные семьи, пациентов детских госпиталей, школьников, соседских детей из близлежащего городка и сирот из приютов. Главной причиной постройки ранчо было создать такое место, где дети могли бы повеселиться. Когда он ездил с гастролями, он обязательно посещал детские больницы и приюты, раздавал подарки, разговаривал с детьми, слушал их истории. Вряд ли вы сможете назвать множество знаменитостей, которые делают это без каких-либо пиар-мотивов. Майкл делал это из любви к детям. Его связь с детьми, которым он помогал, часто (но не всегда) становилась очень личной. Он принимал близко к сердцу все, что с ними происходило. Многие больные или пострадавшие дети часто привлекали его внимание. Он пытался помочь им, чем только мог, часто проводил время с больными детьми, которые хотели познакомиться с ним. История его гуманитарной работы запросто потянет на отдельную книгу.

Однако после обвинений в растлении в 1993 году он уже не так свободно демонстрировал свою искреннюю любовь к детям, подходя к этому с осторожностью. Его юные гости всегда приходили в сопровождении взрослых, и Майкл следил, чтобы не оставаться с детьми наедине: он всегда требовал, чтобы вместе с ними был взрослый. Для него это было несложно – проводить время с детьми один на один никогда не было в особенных приоритетах. Существует общепринятое заблуждение, будто бы Майкл собирал вокруг себя детей, чтобы оставлять их на ночь в своей спальне в «Неверленд». Но это было совсем не так. В «Неверленд» приезжали целые семьи. Иногда, в зависимости от того, издалека ли прибыла семья, они оставались на ночь. Это были близкие друзья и семьи, знавшие Майкла многие годы. Они оставались в гостевых блоках.

Апартаменты Майкла и кухня в «Неверленд» были естественными местами, где собирались люди. Весь дом излучал тепло, но в любом доме есть места, где люди охотнее собираются, вот и в «Неверленд» было два таких места. На первом этаже апартаментов Майкла была гостиная с большим камином, роялем, двумя ванными комнатами и большими гардеробными. Наверху была маленькая спальня. Все тусовались внизу, считая это место комнатой для всей семьи. Дети веселились, потом часто не хотели, чтобы веселье заканчивалось, поэтому иногда они оставались на ночь (как и я, когда был ребенком), расстилали одеяла на ковре вокруг камина. Майкл и сам ночевал там в 90% случаев. Он всегда предлагал свою кровать гостям.

Иногда Майкл приглашал на ранчо поклонников, и время от времени у него возникали особые отношения с какой-нибудь из женщин. Однажды я вез Майкла в город. Рядом со мной на пассажирском сиденье «бентли» кто-то сидел, уже не помню, кто именно, а Майкл был на заднем – целовался с одной из поклонниц.
– Эй, вы, там, сзади, полегче, – сказал я. – Угомонитесь немного.
– Просто веди машину, – сказал Майкл шутливо. – Не беспокойся об этом, просто веди машину.

Майкл нечасто флиртовал с поклонницами и всегда вел себя осмотрительно, но вряд ли этот флирт был большим секретом. Ему нравились высокие, стройные женщины, которые в общении были слегка занудными, но, я бы сказал, это занудство в них было сексуальным. Однажды, в Лондоне, я был в его номере, когда он привел с собой давнюю подругу и ушел с ней в спальню. Они оставались там примерно час, а когда он вышел, его штаны были расстегнуты. Я ухмыльнулся ему.
– Заткнись, Фрэнк, – сказал он, застенчиво улыбаясь. Не менее застенчивая женщина попрощалась и ушла.

Примерно в это же время у Майкла была еще одна подруга (назову ее Эмили), которая часто посещала ранчо. Это была милая, хорошенькая молодая женщина, стройная, с темными волосами, ей могло быть от 30 до 35 лет. Эмили ничего не просила и не хотела от Майкла. Им просто нравилось проводить время вместе – разговаривать, гулять по окрестностям, тусоваться у него в комнате. Это было романтическими отношениями, но, насколько мне известно, он никому, кроме меня, не рассказывал об Эмили. Майкл хранил отношения с ней в секрете, она не ночевала в его комнате, поскольку он не хотел, чтобы кто-нибудь увидел, как она утром выходит оттуда, и даже я не видел каких-либо реальных подтверждений того, что у них был роман. Поэтому я знал, что он говорит мне правду. Он бы не был таким скрытным, если бы ему нечего было скрывать. Это было самым длительным романом, который я наблюдал у Майкла: Эмили время от времени появлялась на ранчо в течение года.

Часто возникал вопрос, действительно ли у Майкла были интимные отношения с Дебби Роу. Казалось, люди думали, что сумеют понять Майкла, если разгадают секрет его отношений с женщинами, но Майкл сам был хозяином своей судьбы. Простых ответов в его случае не было. Я знаю, что у него были интимные отношения с Лизой-Мари, когда они были вместе – он сам рассказал мне об этом. Но, если честно, насчет Эмили я не уверен, однако знаю, что в ее лице он нашел себе компаньона и друга.

По вечерам, когда все гости расходились, Майкл выводил своих детей на прогулку по «Неверленд» в сумерках. Было очень трогательно наблюдать, как Принс и Пэрис вышагивают по обе стороны от него, держа его за руки. Майкл показывал им какую-нибудь птичку или утку, Принс время от времени убегал вперед, как игривый щенок, а Пэрис все время оставалась рядом с папой, этакая степенная маленькая леди. Майкл хватался за любую возможность, позволявшую ему чему-нибудь научить своих детей, показать им какой-нибудь жизненный урок. Если они видели оленя или другое животное, он рассказывал им о его жизни и привычках, а они наблюдали. Небо, трава, дерево – Майкл видел ценность в каждой детали своего окружения и знакомил с ними своих детей. Он хотел, чтобы они полюбили то, что было вокруг них, и никогда не принимали чудеса творения как данность. Я никогда не переставал удивляться, как легко он переключался – от баловня, бросавшего водяные шарики, до поп-звезды, и тут же превращался в любящего, внимательного отца. Этот переход мне трудно объяснить даже сейчас, но он с легкостью проделывал это каждый день.

Каждый день я ездил в студию с Майклом, но большую часть времени проводил вне студии – ходил на различные совещания от его имени. Чем глубже я вникал в механизм функционирования обширной империи Майкла Джексона, тем больше причин для беспокойства находил. Давление было заметным с самого начала, но теперь мне стало ясно, что проблемы возрастали. В работе принимали участие множество компаний и сотрудников, но у руля никого не было. Его концертные менеджеры занимались одной сделкой, а бизнес-менеджеры вели переговоры о заключении другой сделки, вступавшей в конфликт с первой. Один менеджер кормил его грандиозными обещаниями о сделках, которые заключал, а затем вдруг пропадал без вести на целый месяц. Организация пребывала в полном хаосе.

В результате этого финансы Майкла тоже были в полном беспорядке. Люди беззастенчиво пользовались им. В его организации было множество офисов с совершенно идиотскими статьями расходов. Люди в его штатном расписании колесили по миру, летали первым классом, и мы понятия не имели, кто куда летел и для чего нужны были эти поездки. Каждый месяц Майкл оплачивал по пятьсот счетов за мобильную связь! Из него выкачивали и высасывали деньги. Это было неприемлемо, и нужно было что-то изменить, но когда я обратил его внимание на эти вопросы, он велел мне все исправить, рассматривая каждый случай по отдельности. Я же решил, что нам нужен систематический подход.

В начале 2000 года в «Неверленд» прибыла команда бизнесменов, Курт Курси и Дерек Ранделл. Курта и Дерека с Майклом познакомил один из юристов Майкла в Атланте несколько месяцев назад, и хотя они уже много раз встречались с ним, в тот зимний день они были на ранчо впервые. Они хотели организовать какое-то шоу, похожее на American Idol (которое стартовало в США только в 2002 году), под названием Hollywood Ticket. Идея состояла в том, что Майкл найдет следующую большую звезду, используя интернет-голосования. После встречи, которая очень хорошо прошла (Майкл решил инвестировать средства в эту компанию), Майкла внезапно отозвали из города. Оставшуюся часть визита я разыгрывал хозяина дома перед Куртом и Дереком, не зная тогда, что это было началом длительной дружбы между нами тремя.

Как и в случае со многими проектами в жизни Майкла, проект Hollywood Ticket не сработал; интерес Майкла быстро угас, а без его участия не могло быть и речи о какой-либо сделке. Курт и Дерек были разочарованы, но мы все равно поддерживали связь. Теперь именно я занимался всеми повседневными деталями бизнеса Майкла, но когда я захотел более серьезно разобраться с его организацией, я понял, что мои новые друзья, Курт и Дерек, были как раз теми людьми, которые могли профессионально оценить ситуацию.

Я попросил их о еще одной встрече с Майклом. Перед встречей, с разрешения Майкла, я собрал все финансовые документы, которые потребуются им, чтобы объективно оценить происходящее. На этой встрече Курт и Дерек были предельно откровенны, что само по себе было редким явлением в мире Майкла. Они сразу приступили к рассмотрению дисфункции, которую обнаружили в организации Майкла. Крупные суммы денег исчезали в сомнительных проектах. Вполне возможно, что до этого момента никто ни разу не предоставлял Майклу такую откровенную оценку. Курт и Дерек сочувствовали ему, они уважали его таланты, но ясно дали понять, что необходимы изменения. Если он продолжит тратить деньги с такой же скоростью, как сейчас, через пять лет у него начнутся серьезные финансовые проблемы.

После этой встречи Майкл постепенно переложил на мои плечи все больше и больше ответственности по надзору за организацией. Когда задача стала непосильной для меня одного, я сказал ему, что мне нужна помощь, и мы согласились, что мне следует пригласить Курта и Дерека для корректирования всех операций. Теперь у нас будут необходимые кадры и опыт для решения проблем, которые так беспокоили меня.

Так случилось, что мы все вчетвером были в отеле в Майами, когда заключили эту договоренность. В два часа ночи мы закончили текущую работу и на следующий день должны были уехать из города, как тут мне в голову пришла шальная мысль – поиграть в «пивной пинг-понг» прямо здесь, в номере отеля. Я никогда не испытывал на себе всех «радостей» студенческой жизни, но с «пивным пинг-понгом» познакомился, когда ходил в школу, как раз перед тем, как начать работать на Майкла.

– Давайте позвоним консьержу и попросим столик для пинг-понга, – предложил я.
– Ты сдурел, – сказал мне Курт.
– Да ладно, что в этом такого? – удивился я. Я так привык ко всяким капризным требованиям Майкла, что решил, что попросить принести к нам в номер столик для пинг-понга – вполне нормальное явление.
– Ничего, – сказал Курт. – Сам и проси.

Столик принесли, и мы установили с каждой стороны по шесть больших пластиковых стаканов. Они должны быть наполнены пивом, но мы заменили его итальянским белым игристым вином Asti Spumante (ошизели совсем, вино пивными стаканами глушить! Извините, не сдержалась. – прим. пер.). Если тебе удается успешно забросить шарик для пинг-понга в стакан, твоему противнику придется выпить его. Вино определенно было не слишком хорошей идеей. Но нас убил не алкоголь. Нас доконал сахар. Наутро мы вчетвером валялись по всему номеру, кто на диване, кто на кровати. Мы опоздали на самолет. Ночка была недурственной, но впереди нас ждало очень много работы.

После возвращения в «Неверленд» Курт, Дерек и я провели ревизию всей организации и начали рационализировать операции. В ходе реорганизации мы также следили и за повседневными делами. На ранчо тем временем также всплыли некоторые проблемы: к примеру, черные лебеди, которых необходимо было срочно купить и привезти на ранчо после того, как койоты истребили всю стаю – мы знали, что Майкл очень расстроится, если вернется домой и увидит нанесенный урон. Мы обнаружили также двойные счета по уходу за альпака (разновидность ламы – прим. пер.). В общем, всегда было что-то, что требовало нашего вмешательства. Мы работали с бухгалтерами, чтобы выяснить, кому не заплатили. Мы утверждали все билеты на самолет, для всех сотрудников. Абсолютно все шло через нас. Мы работали на Майкла 24 часа в сутки, 7 дней в неделю, и это была тяжелая работа.

Поначалу я все согласовывал с Майклом, советуясь с ним по всем вопросам, но чем больше он погрязал в работе над Invincible, тем меньше хотел решать какие-то проблемы, с которыми я приходил к нему. Когда он создавал Thriller, Bad и Dangerous, в его жизни все проходило абсолютно гладко, и это отсутствие осложнений ощущалось в его работе – качество было изумительным. Но, начиная с 1993 года, все стало гораздо труднее, обвинения Джорди перетекли в прочие накапливающиеся финансовые и юридические проблемы. Еще больше проблем доставлял тот факт, что с момента рождения своих детей Майкл не записал ни одного полноценного альбома. Он хотел сам воспитывать и растить их, но также должен был уделять много внимания своей музыке.

Для Майкла запись альбома требовала предельной концентрации. Прошло пять лет со дня издания HIStory, а для музыкальной индустрии это длительный срок. Invincible считался «возвращением на сцену». Уже одно это само по себе было достаточным стрессом, но для Майкла стресс усугублялся его бесконечным перфекционизмом. Он никогда ничем не был доволен. Проделанная работа никогда не была достаточно хорошей. Он отдавал работе в студии всего себя, и наступил момент, когда он попросту не желал слышать от меня никаких отчетов о том, что происходило в его организации. Он говорил:
– Мне нужно творить. Для всего остального у меня есть ты. Просто разберись с этим, я не хочу об этом знать.

Короче говоря, его не хватало на все, что он задумал. Чем-то приходилось пожертвовать, и в конечном итоге в жертву было принесено его участие в бизнесе. Его дети и музыка всегда были на первом месте, поэтому именно нам приходилось решать все возникавшие проблемы.
______________
Курт, Дерек и я провели лето 2000 года в «Неверленд» и все это время пахали как проклятые, чтобы привести дела Майкла в порядок. Но, разумеется, работали мы не все время. В эти месяцы, когда стояла чудесная погода, а горы утопали в зелени, я превратил свои вечеринки на ранчо в целую науку. Мои вечеринки всегда отличались вкусом и были тщательно организованы. Я с самого начала, не задумываясь, взял себе за правило: никаких идиотов в «Неверленд». В больших количествах мы не собирались, не более десяти человек, просто несколько друзей из ЛА и даже Нью-Йорка, которые могли приехать на выходные. Майкл поощрял то, что я приглашал к нам друзей – он для того и строил «Неверленд», чтобы люди могли с удовольствием проводить здесь время, но он предпочитал, чтобы я организовывал все это, когда его не было на ранчо. Он не особенно хотел общаться с людьми в неформальной обстановке, поэтому большинство моих друзей никогда не встречались с Майклом.

Мои гости обычно прибывали на ранчо вечером, на закате. Я селил их в гостевых домиках. Как только они устраивались, мы первым делом шли в винный погреб. О, этот винный погреб! Это было моим самым любимым местом в «Неверленд», безоговорочно. Это было отделанное камнем и деревом помещение, в котором стояли несколько стеклянных витрин с некоторыми концертными куртками Майкла. Вдоль стен размещались бутылки с вином. У меня был свой ключ от погреба.

Мы смешивали себе напитки или открывали бутылку вина. От Майкла я унаследовал привычку наливать спиртное в банки из-под содовой или бутылки из-под сока. Будучи Свидетелем Иеговы, Майкл вырос в обстановке, где никогда не праздновалось Рождество или дни рождения, и, разумеется, никто не пил вино. Он был очень преданным последователем своей религии, носил Слово Божье от двери к дверям, даже надевал маскировку, чтобы продолжать проповедовать после того, как стал знаменитостью. Но перед выходом «Триллера»r церковь резко осудила альбом, назвав его «работой дьявола». Майкл хотел отменить весь проект, но его мать сказала:
– Детка, делай то, что должен сделать. Не волнуйся о том, что говорит церковь. Я люблю тебя. Тебе пора уходить. Ступай.

И хотя Кэтрин сама была очень набожной, она поощряла сына в том, чтобы он следовал за своим искусством. Поэтому, когда секта стала осуждать его музыку, у него не осталось другого выхода, кроме как покинуть секту.

Едва Майкл ушел от иеговистов, он получил полную свободу и мог сколько угодно дегустировать свое вино, и он называл его «Соком Иисуса», словно пытаясь оправдать его потребление: раз Иисус пил вино, значит, мы тоже можем. Но он часто не пил. У него были свои соображения насчет выпивки, он не хотел рекламировать ее среди тех, кто его окружал, а стереотипные образы суперзвезд, уходивших в отрыв и дебош, были ему противны. Он не был такой рок-звездой и не хотел, чтобы его считали таковым. Поэтому, в тех редких случаях, когда он все-таки пил, он прятал вино в бутылках из-под сока. Это вошло в привычку. Он даже переливал вино в пакеты из-под сока или баночки содовой тайком от всех, когда летал частными самолетами.

И хотя я вырос в совершенно другой (читай: итальянской) атмосфере с другим отношением к вину и выпивке в целом, у меня были свои причины, чтобы перенять привычку Майкла. Во-первых, бутылки из-под сока были больше, чем бокалы для вина, поэтому можно было налить себе более щедрую порцию. Как и Майкл, я не хотел демонстрировать всем, что я пью, но по другим причинам. Когда я был на ранчо, я был там для работы, а не для отдыха, хоть Майкл и сказал мне, что я могу чувствовать себя как дома. Когда ко мне приезжали друзья, я пользовался услугами персонала. Я просил их открыть мне парк аттракционов или прокрутить для меня фильмы, или приготовить ужин для моих друзей, убрать их комнаты после того, как они уедут. И хотя я был моложе, чем большинство членов персонала, они были обязаны слушаться моих указаний. Я знал, что это определенно было кое-кому не по нутру, но не хотел, чтобы все думали, будто я использую свою власть в личных целях.

Разумеется, персонал «Неверленда» знал, что я и мои друзья пьем спиртное. Я не особенно прятался. Но было бы оскорбительно разгуливать по «Неверленду» с бутылками или бокалами вина, принадлежавшего Майклу. Я не хотел злоупотреблять свободой и доступом, подаренными мне Майклом. Поэтому, невзирая на то, что у меня был свой ключ от винного погреба, я старался не производить впечатление вседозволенности.

С этими бутылками из-под сока в руках мы с друзьями обычно проводили какое-то время в игровой комнате, слушая музыкальный автомат на полной громкости, пока для нас готовили ужин. После ужина и очередного похода в винный погреб мы ехали в парк аттракционов на тележках для гольфа. Мы могли бы воспользоваться поездом, который ездил от дома до парка или кинотеатра, но я обычно в него не садился.

Однажды, примерно в это же время, к Майклу приехали какие-то друзья, жившие по соседству. Принс, которому было около трех лет, изображал хозяина, водил их по дому и территории, затем указал на железнодорожную станцию и сказал:
– А вот это мой паровоз.

Я заржал. Ну какой малыш может в принципе иметь собственный поезд? Майкл начал дразнить сына, приговаривая:
– Это не твой поезд, а мой!
И тут мне подумалось, что не только детям, но и взрослым в принципе не положено иметь собственные поезда.

Людям нравился парк аттракционов. Там был автодром, колесо обозрения, «Морской дракон», «Зиппер» и «Спайдер». «Золотой дракон» - огромные качели для группы людей, рассаживавшихся в хвосте и голове «дракона». Когда голова дракона взмывала вверх, можно было посмотреть вниз и увидеть людей, сидевших на другом конце. Прежде чем сесть на него, мы набивали карманы конфетами. Когда мы взлетали вверх, мы кидались конфетами в сидевших внизу друзей. Это было чудесно. Друзья, бизнес-партнеры, семья – «Неверленд» заставлял любого из нас ощутить себя ребенком. Влиятельные предприниматели приезжали в «Неверленд» и катались на «Морском драконе», объедаясь сладкой ватой, швыряясь кремовыми тортами, или сходили с ума в форте для боев водяными шариками. А потом, несколько часов спустя, они заключали сделки с Майклом. Он всегда говорил, что достаточно привезти нужного человека в «Неверленд», чтобы стопроцентно заключить любую сделку.

После аттракционов мы либо шли смотреть кино (в «Неверленд» были самые последние, новейшие фильмы), либо, если была глубокая ночь, я ездил в зоопарк, чтобы разбудить животных. Я часто занимался этим вместе с Майклом, и среди животных моими любимцами были медведь и шимпанзе. Я ходил к ним как к старым друзьям. Мы угощали их пакетиками фруктового напитка Hi-C, и мои гости всегда были под впечатлением. Это совсем не было похоже на обычное «а вот и мой милый песик». Это было скорее как официальное мероприятие: «А сейчас мы представляем вам медведя!»

После зоопарка – да-да, вы угадали! – мы снова отправлялись в винный погреб. К этому моменту было уже довольно поздно, и народ уже входил в раж. Иногда мы шли в кинотеатр – оператор проектора всегда был на связи – но чаще всего просто оставались в игровой комнате, слушали музыку, немного танцевали, наслаждаясь беззаботностью. Чистое, прекрасное веселье. Все вели себя образцово. Неважно, как люди представляли себе поездку в «Неверленд» (обычно они думали, что здесь можно беситься), но когда они приезжали и видели это место, они склоняли головы перед его красотой и испытывали глубокое уважение к его владельцу.

Жизнь в «Неверленд» всегда была прекрасной, и я устроил там несколько незабываемых вечеринок, но когда лето подошло к концу, я решил, что пора обзаводиться собственным жильем. Я выбрал себе квартиру на набережной Санта-Барбары, примерно в 45 минутах езды от ранчо по красивой горной дороге. Я обожал пляж, и когда Майкла не было в городе, я мог выполнять свою работу оттуда. Я купил мебель, и хоть и знал, что мне придется часто уезжать, впервые в жизни у меня был собственный дом.

К наступлению осени Курт, Дерек и я существенно продвинулись в работе, но оставалось еще много несделанного. Я жил в своей новой квартире в Санта-Барбаре примерно месяц, когда Майкл отправил меня в Нью-Йорк разобраться с кое-какими делами. Поездка была всего на один день, я даже не стал брать с собой багаж. Но в тот вечер, как раз перед тем, как сесть в такси, которое отвезет меня в аэропорт, у меня зазвонил телефон. Это был Майкл. Он сказал мне, что работа над Invincible перемещается обратно в Нью-Йорк.

Снова в Нью-Йорк – и так скоро после того, как мы перетащили весь продакшн в ЛА, где я уже успел обосноваться. Но звукозаписывающая компания Майкла, Sony, всенепременно хотела, чтобы он был в Нью-Йорке, где они могли приглядывать за ним и убедиться, что работа над альбомом не останавливается. Курт и Дерек продолжат работу над финансами Майкла, а я буду поддерживать с ними связь с Манхэттена. Дети, Грейс и я должны вселиться в Four Seasons вместе с Майклом.

Ладно, значит, на какое-то время мне снова придется уехать, сказал я себе. Это не означало, что мне нужно отказаться от квартиры в Санта-Барбаре, не правда ли? Мы скоро вернемся, я был уверен в этом, поэтому оставил квартиру за собой.

Выяснилось, что это было ошибкой. Мы застряли на восточном побережье на очень долгое время.

Перевод: justice rainger

Глава 18. Антракт

Майкл стремительно отреагировал на события 11 сентября с присущей ему щедростью. Он организовал в Вашингтоне благотворительный концерт при участии многих звезд – United We Stand: What More Can I Give. Там выступали Бейонс, Мэрайя Кэри, Эл Грин, Джастин Тимберлейк, Destiny’s Child, Реба Макинтайр и еще 27 великолепных, гениальных исполнителей. Концерт состоялся 21 октября, через 5 недель после террористических атак. Майкл планировал также выпустить синглом песню What More Can I Give, чтобы собрать средства для пострадавших 11 сентября, но Томми Моттола считал, что это отвлекло бы внимание от Invincible. Тем не менее, сразу после концерта Майкл привлек к работе опытного продюсера Марка Шаффела, чтобы тот снял видеоклип. Он знал, что связан обязательствами перед своей звукозаписывающей компанией не навсегда.

Альбом Invincible вышел 30 октября. Несмотря на смешанные отзывы (в Entertainment Weekly писали, что альбом звучал как «сборник далеко не лучших хитов») и то, что его релиз последовал почти сразу за грандиозной национальной трагедией, альбом дебютировал в хит-параде Billboard-200 сразу под номером 1. За первые три месяца продаж он дважды стал платиновым, продав 2 млн. копий. You Rock My World взобралась на 10-е место в лучшей сотне хитов Billboard и стала первым синглом Майкла, высоко поднявшимся в хит-парадах, со времен You Are Not Alone, бывшей хитом №1 в 1995 году. Майкл не читал критику, но мы каждый день просматривали Variety и отслеживали продвижение альбома. «Триллер» продал 29 млн. копий за первые 9 месяцев на рынке. Для любого другого артиста такой альбом, как Invincible, считался бы чрезвычайно успешным, но для Майкла эти цифры были полным разочарованием.

Альбом был закончен. Юбилейные шоу отыграны. Но затишья после бури не наступило, поскольку и проблемы в бизнесе Майкла, и юридические проблемы, которые до этого были под контролем, неотвратимо нахлынули с новой силой.

Отношения Майкла со Шмули Ботеаком и фондом Heal the Kids внезапно оборвались. Что бы там ни произошло, я никогда не сомневался в честных намерениях Шмули (ага, то есть, слухи о том, что честный раввин пользовался средствами фонда в личных целях, остались слухами. – прим. пер.). Думаю, частично в этом были виноваты советники Майкла, которым не слишком нравился этот фонд. Майкла обвиняли в растлении малолетних, поэтому, несмотря на то, что для него эта работа была очень важной, они не хотели, чтобы он занимался какими-то благотворительными проектами для детей. Я был глубоко разочарован этим.

Но Heal the Kids был всего лишь верхушкой айсберга. Юридические проблемы накапливались и накапливались. Иск Марселя Аврама, касавшийся отмененных миллениум-концертов, все еще висел у нас над головами как Дамоклов меч. Помимо этого были проблемы с украшениями, которые мы взяли напрокат у Дэвида Оргелла для юбилейного концерта. После 11 сентября я передал часы обратно в Лос-Анджелес через Майкла. Он должен был вернуть их ювелиру, но так и не сделал этого. Он также не заплатил за бриллиантовое колье, которое отдал Элизабет Тейлор. Дэвид Оргелл пригрозил судом. Майкл решил, что нужно все вернуть, но Элизабет определенно считала, что колье было подарком, и вряд ли согласилась бы расстаться с ним. Один из адвокатов Майкла позвонил людям Элизабет и попросил вернуть колье. Она была отнюдь не рада это слышать. Ей не просто нравилось колье – она еще и обиделась на Майкла за то, что он не перезвонил ей сам. В итоге она вернула украшение, но после этого не разговаривала с Майклом около года. Наконец, он послал ей незатейливое письмо, в котором просил у нее прощения, а позднее свалил вину на своих финансовых консультантов, сказав ей, что он и понятия не имел, как они провернули это дело (жучара! – прим. пер.). Элизабет простила его.

Как будто этих неприятных нюансов было мало, к ним добавились и гораздо более серьезные проблемы личного характера.

Майкл и Дебби Роу развелись в 1999 году, но внезапно она вернулась на арену и стала добиваться восстановления прав на посещение детей, хоть и говорила когда-то, что ей не требуется видеться с ними. Когда Майклу позвонил адвокат и рассказал об иске Дебби, тот пришел в ярость. Какими только словами он ее не называл! Но, выпустив пар, он сразу же расплакался.
– Вот видишь, Фрэнк? – сказал он мне. – Никому нельзя верить. Она была моим другом. Я верил ей до такой степени, что дал ей выносить моих детей. А теперь посмотри, что она пытается со мной сделать.
– Дебби знает, что ты лучший отец в мире, – ответил я. – Видимо, это все адвокаты, они нашептывают ей всякие гадости.

Позднее я узнал от людей Дебби, что мои предположения недалеки от истины. По договоренности после развода Дебби должна была получать алименты. Когда выплаты прекратились из-за проблем Майкла с наличкой, адвокаты Дебби повели жесткую игру. Они нацелились на самое важное, что было в жизни Майкла: его детей.
– Она хочет отобрать у меня детей! – причитал Майкл. – Клянусь, она никогда не сможет забрать у меня моих детей. Никто никогда не сможет забрать их у меня!

Как только он выплатил Дебби задолженность, вопрос был решен, но Дебби обиделась на Майкла за то, что он не сдержал обещание и не выплатил ей содержание, а Майкл, в свою очередь, обиделся, что адвокаты Дебби завели дело так далеко. Все это порядком испортило их отношения.

Какими бы неприятными ни были эти события, вовсе не они повлияли на мои отношения с Майклом. Нашлось кое-что другое. С тех пор, как я привел в команду Курта и Дерека, чтобы они присматривали за организацией Майкла, они именно этим и занимались. Мы втроем стали вносить радикальные изменения в то, как велись повседневные дела, чтобы помочь ему сократить расходы и заработать больше денег. Закрывая офисы, счета и объединяя кадры по всей стране, мы сумели избавиться от многих лишних растрат. Мы обнаружили недавние контракты, которые были оформлены не в лучших интересах Майкла в плане финансов, и нам приходилось заново пересматривать либо расторгать их.

Мы были довольны тем, чего достигли, и собирались сделать еще больше, но организация Майкла была очень большой, в ней было множество сильных игроков, которые почувствовали от нас угрозу и которых мы обвиняли в ненадлежащих действиях. Я, Курт и Дерек, трое молодых выскочек, у которых, казалось, было достаточно власти, чтобы испортить чьи-то честолюбивые планы. Некоторые из этих людей объединились и попытались заставить Майкла избавиться от Курта и Дерека, чтобы самим встать у руля. Нам приходили письма с угрозами от адвокатов и анонимные послания, даже угрозы физической расправы.

Наконец, перед юбилейным концертом, адвокаты Майкла созвали большое собрание в отеле Four Seasons в Нью-Йорке. Они сказали Майклу, что он совершает большую ошибку, передав управление компанией в наши руки. Курта и Дерека не было на собрании, и они не могли сказать что-либо в свое оправдание, поэтому в итоге Майкл сдался, и его убедили, что мы были совершенно неподходящими кандидатурами для ведения его бизнеса.
– Делай то, что делаешь, – сказал мне Майкл. – Все под контролем. Тебе нет нужды влезать в мои финансовые вопросы. Давай просто останемся в творчестве.

Ладно, если он хотел этого, мне осталось только умыть руки. Майкл знал, что мы были правы. Моя повседневная жизнь не слишком изменилась. Я был занят, пытаясь организовать 30th Special. Проблемы начались, когда адвокаты Майкла расторгли договор с Куртом и Дереком (в котором, естественно, упоминался и я), не заплатив им за работу. Теперь Курт и Дерек требовали от Майкла то, что им причиталось. Они были молоды, но очень умны. Они были компетентными и придерживались определенной последовательности в действиях. Курт руководил инвестиционной компанией Эрика Шмидта, председателя правления Google, а Дерек оставался очень успешным предпринимателем и кинопродюсером. Оба консультируют несколько очень состоятельных и влиятельных семей. Я не утверждаю, что, будучи всего лишь 21-летним парнем, я знал, как поправить финансовые проблемы Майкла, но если я в чем-то хорош, так это в нахождении нужных людей для выполнения любой работы. Я не ошибся в выборе партнеров.

Они выполнили условия своего договора с Майклом в соответствии с законом и отказывались уйти, не получив за это плату. Поэтому они подали в суд на Майкла, требуя компенсации. Я был в ужасе и смятении, ведь это были мои друзья. И теперь они судились с Майклом. Все мои усилия и попытки помочь ему выбраться из этого болота привели к тому, что мы увязли еще глубже. А я оказался в эпицентре.

Курт и Дерек подали первый иск в аккурат посреди юбилейных концертов. Несколько дней спустя, в Нью-Джерси, Майкл, мои родители и я собрались в офисе моего отца, чтобы обсудить ситуацию. В воздухе висело напряжение, Майкл вел атаку.
– Это Фрэнк привел этих людей, – сказал он резко.
– Я пытался тебя защитить, – возразил я. – Я хотел тебе помочь.
– Я знаю, что у тебя всегда самые лучшие намерения, – ответил он, – но ты должен был проявлять осторожность и не тащить в наш мир кого попало.
– Но ведь это ты привел их! – не сдавался я. – Я познакомился с ними через тебя. Ты же говорил, что они такие умные, такие целеустремленные бизнесмены.
– Знаю, но ты привел их во второй раз, и посмотри теперь, что они натворили.

Я чувствовал себя просто ужасно. Я никак не мог поверить, что мои добрые намерения завели нас в такой тупик. Я был очень опечален, даже расплакался в какой-то момент. Майклу и без того хватало проблем, я ни в коем случае не хотел добавлять еще. Я хотел сделать все, что было в моих силах, чтобы помирить его с моими друзьями.

С этой встречи я ушел, поджав хвост, но через несколько дней осознал, что, невзирая на свое сожаление по поводу этих обстоятельств, у меня не было причин извиняться за свои действия. Я не сделал ничего плохого. Курт и Дерек тоже не сделали. Все то, что мы предвидели (если Майкл продолжит идти той же дорогой, не приведя в порядок свою организацию, он попросту свалится в глубокую долговую яму), в итоге сбылось. Нет, случилось всего-навсего то, что Майкл раздумал платить им за работу. Он сам накликал на себя этот иск. Тем не менее, я очень хотел все исправить.

Иск Курта и Дерека был не единственной зоной турбулентности в наших отношениях с Майклом. Еще до юбилейных концертов люди, пытавшиеся извернуться, чтобы избавиться от Курта и Дерека, начали обращать внимание и на меня. Для них я тоже был проблемой, и они делали все, чтобы дискредитировать меня.

На самом деле, все это напряжение, окружавшее меня, нарастало не первый день. Они начали с того, что ввели в команду менеджеров Джона Маклейна, выросшего с семьей Джексонов – поначалу он должен был работать только в проекте Invincible. Как вы помните, именно Джон хотел, чтобы я сказал Майклу намазать нос замазкой и затемнить кожу для клипа You Rock My World. Джон перехватил управление и сразу же попытался уволить двух людей из самых верных сторонников Майкла, а я рассматривал это как чей-то неудачный совет, вследствие которого реорганизация была направлена по ложному пути.

Первым делом, пока мы еще работали над Invincible, Джон пытался уволить Брэда Баксера, который работал с Майклом еще со времен Dangerous. Брэд обожал Майкла и сделал бы для него что угодно. Он даже поставил синтезатор рядом со своей кроватью, чтобы быть наготове и выполнить любую его просьбу или ответить на вопрос, когда Майкл звонил ему в три часа ночи. Когда Джон попытался уволить его, Брэд позвонил мне чуть ли не в слезах.
– Я не дам этому случиться, – пообещал я ему. Я отправился к Майклу и сказал:
– Ты не можешь это сделать.

Брэд никогда не использовал Майкла в своих целях. Многие это делали, но Брэд к их числу не принадлежал. Хвала небесам, в этом случае Майкл прислушался ко мне и согласился с моими словами.

Как будто всего этого было мало, Маклейн захотел уволить и Карен Смит, чтобы потом самому выбрать ассистента для Майкла, и это еще больше усугубило ситуацию. Я был потрясен до глубины души и снова отправился к Майклу:
– Ты не можешь уволить Карен только потому, что Джон Маклейн хочет поставить на ее место своего собственного ассистента.
Майкл снова прислушался ко мне, и Карен осталась.

В каком-то смысле я не мог упрекать Джона в чем-либо. Возможно, он действительно пытался сохранить деньги Майкла. Определенно, в организации были люди, от которых нужно было избавиться. Но в то время как Курт и Дерек делали то, что, на мой взгляд, было необходимо для отладки работы организации Майкла, Джон, по моему мнению, прощупывал не тех людей. Хоть эти люди и получали вознаграждение за свою работу, их отношения с Майклом были гораздо глубже, чем просто деньги. То же самое можно было сказать и обо мне.

Помогая Брэду и Карен сохранить свои должности, я дважды встал у Джона на пути и знал, что за это придется дорого заплатить. Когда Джон понял, что проблема во мне, он обратил свой топор против меня. От родителей я узнал, что он сказал Майклу, будто бы я – сам дьявол, и ему нужно избавиться от меня. Очевидно, мои родители были не единственными, кому Майкл рассказал об этом вопиющем обвинении, поскольку начали шириться слухи, что Джон Маклейн называл меня дьяволом. Однако вместо того чтобы поверить его предупреждениям насчет меня, после юбилейных концертов Майкл велел мне уволить Джона. Майклу не понравилось то, что Джон с удовольствием принял в награду стандартный процент прибыли менеджера, хоть и не занимался планированием и устроением концерта, а потом даже не явился на шоу.

Все же, это увольнение так толком и не состоялось, и после очередного разговора с Майклом Джон вернулся и продолжил мутить воду. Поскольку я фактически был ответственен за его увольнение, я чувствовал себя так, будто мне на спину прицепили огромную мишень. Тот факт, что Майкл оказался в самой гуще ссоры с двумя людьми, которых привел я, означал, что теперь мне следует быть очень, очень осторожным, больше чем когда-либо.

Я не мог сказать точно, когда именно у меня снова появятся проблемы, но знал наверняка, что это вскоре случится. Так и вышло.

В феврале 2002 года мои родители поехали в «Неверленд», чтобы отпраздновать рождение Бланкета и пятый день рождения Принса. Моя мать была с Майклом, когда он забрал ребенка у представителя суррогатной матери в отеле. Они привезли Принса Майкла Джексона-II в «Неверленд» на роскошном частном автобусе.

– Гляди, гляди, гляди! Он прекрасен! – повторял Майкл. Он был в полном восторге.

Младенец был завернут в несколько уютных одеял, и моя мать сказала гордому папочке:
– Он такой мягкий, обнимательный, как одеялко (blanket).
Прозвище прилипло намертво. С тех пор малыш стал Бланкетом.

В «Неверленд», среди всех этих приятных волнений и радостных событий, Майкл отвел моих родителей в сторонку, чтобы поговорить с ними с глазу на глаз.
– Вы не поверите, что вытворил Фрэнк, – сказал он им. Он выглядел рассерженным.
– Что же он такого сделал? – спросил мой отец.
– Фрэнк хотел, чтобы какая-то девелоперская группа заплатила ему миллион долларов за то, чтобы он познакомил их со мной. Представляете?

Он был очень расстроен, собственно, как и должен был бы – в случае, если бы это обвинение было правдивым. Мой отец хорошо знает меня. Мне не присуща жадность. Я никогда не брал с людей денег и взяток (поверьте, с тех пор, как я отказался от того первого чемодана с деньгами, у меня было много подобных случаев).
– Прости, – сказал мой отец, – я хоть сейчас суну руку в огонь и поклянусь, что это не так. Я знаю своего сына. Ты тоже знаешь его. Он никогда бы так не поступил.

Отец позвонил мне в тот же день, чтобы рассказать мне о том, что услышал. Эти обвинения взбесили меня. Я никогда не просил и не требовал денег. Я просто не мог поверить в то, что говорилось и делалось вокруг.

У меня и раньше были определенные подозрения, но теперь у меня имелись доказательства того, что люди пытались уничтожить мою дружбу с Майклом и не останавливались ни перед чем. Мне был 21 год, и в сделках от имени Майкла я всегда вел себя бесстрашно, поскольку мне был дорог только один человек – сам Майкл. Поэтому, если я видел что-то, что казалось мне неправильным, я всегда был первым, кто обращал на это его внимание. Не имело значения, была ли эта проблема вызвана новичком или человеком, бывшим в бизнесе уже 20 лет. Мне плевать. Но теперь ставки возросли. В данном случае люди нацелились на то, чем я дорожил больше всего – мнение Майкла обо мне.

Я сразу же позвонил ему, все еще взбешенный тем, что он мог допустить хотя бы тень мысли о том, что эти обвинения могли быть правдой. Развивавшаяся годами паранойя Майкла в этот момент пребывала на пике. Он сомневался во мне, чего никогда раньше не делал. Я никогда не давал ему поводов сомневаться во мне.
– Я никогда бы не взял деньги, – сказал я Майклу. – Ты же знаешь это.
– Ну, я тут получил письмо, – ответил Майкл. Кто-то из менеджеров прислал ему официальное письмо, утверждая, будто бы я сказал: «Если хочешь чего-то добиться здесь, тебе придется иметь дело со мной. Тот чувак во Флориде, Эл Малник, тебе не нужен». Эл Малник был очень уважаемым бизнесменом, давно консультировавшим Майкла, и я был о нем очень высокого мнения. Я ясно видел, что Эл хочет по-дружески помочь Майклу, а не действовать в своих интересах.

– Я доверяю Элу и восхищаюсь им. Я никогда бы не сказал чего-то подобного о нем! – протестовал я.

Когда этот разговор завершился, я так и не смог понять, поверил ли мне Майкл, но вскоре после этого я вернулся в «Неверленд», чтобы помочь Марку Шаффелу с видеоклипом What More Can I Give. Мы все ездили на свадьбу Дэвида Геста и Лайзы Минелли в марте, но я никак не мог выбросить из головы эти обвинения, выдвинутые против меня, подорванную веру Майкла в мою преданность и тень, брошенную на нашу дружбу, которой я так долго дорожил. Как бы я ни старался отбросить все это, неприятный привкус недавних событий не исчезал. Со всей этой катавасией с Куртом и Дереком и безосновательными обвинениями против меня мне ничего не оставалось, кроме как принять то, что некоторые беспощадные личности очень хотели убрать меня из мира Майкла. Начали сказываться стресс и давление.

Моя работа или роль – неважно, как я называл свои рабочие отношения с Майклом – не была обычной, нормальной ситуацией. Это было совсем не похоже на первую работу, которую получает большинство людей, я знал это и принимал это, со всеми ненормальностями. Путь познания был очень крут, это была игра для серьезных игроков. Майкл в роли наставника был великолепен и отнюдь непрост, но самые большие «белые пятна» в этом обучении относились к тому, чтобы держать паранойю под контролем и отличать далекие от идеализма мотивы окружавших его людей. Если он не мог провести меня по этой территории, мне приходилось самому разбираться в том, как играть в этом мрачном мире. Я всегда заботился об интересах Майкла, в этом я никогда не сомневался, и казалось, что этого вполне достаточно, но нет. Я никогда не думал, что эта политика окажется настолько грязной, но даже если бы и предполагал такое, то уж точно не подумал бы, что это может встать между мной и Майклом. Я знал, что Майклу приходилось очень несладко и в финансовом, и в эмоциональном плане, и ему было тяжело доверять кому-либо. Но теперь моя профессиональная жизнь с Майклом становилась проверкой наших личных отношений. Я не хотел терять нашу дружбу, поэтому долго, мучительно размышлял над тем, как поступить.

После свадьбы, когда мы снова вернулись в «Неверленд», я сказал Майклу, что нам нужно поговорить. Мы сели в его комнате, и я с тяжелым сердцем сказал ему, что мне нужен отпуск.
– Ты вырастил меня, – сказал я с чувством, кажется, даже немного всплакнул. – Ты знаешь обо мне все. И я не хочу, чтобы эти люди встали между нами. У меня здесь нет никаких планов. Моим главным планом всегда было уберечь тебя от этих людей, чтобы они не поимели тебя. Но теперь на меня нападают и обвиняют меня, и это влияет на нашу дружбу и нашу семью. Думаю, мне нужен отпуск.
– Ты уверен, что хочешь этого? – спросил Майкл. На самом деле я вообще не знал, чего хочу. Я лишь понимал, что мне нужно время подумать и как можно дальше уйти от этой мерзкой ситуации. Я так долго жил ради Майкла и его работы. Я всегда ставил себя на второе место. Теперь это не стоило того. Я просто хотел уйти.

– Люди, окружающие тебя, терпеть меня не могут, а ты веришь в некоторые вещи, которые они тебе рассказывают.
– Я всегда тебя защищаю, – сказал Майкл. – Я всегда слежу за твоим тылом. Я не верю этим людям.
– Но поверил ведь, – ответил я. То, что моя преданность подвергалась сомнениям, просто убивало меня, и я знал, что это случится снова.
– Ну, ты же все еще здесь, – сказал он. – Ничего не изменилось.
– Я знаю. Но сейчас я должен это сделать.
– Послушай, ты должен делать то, что лучше для тебя. То, что сделает тебя счастливым.

И хотя Майкл говорил очень спокойно, я видел, что он пребывает в полном смятении. Мы оба ощущали это. Но он понимал и уважал мое решение, каким бы трудным оно ни было. После этого мы немного потусовались, поужинали, посмотрели кино. Через пару дней я уехал в Нью-Йорк.

Это был март 2002 года. Я работал на Майкла всего три года, но мне казалось, что минуло сто лет. Впервые в своей взрослой жизни я взял тайм-аут.

***
Я покинул «Неверленд» и отправился обратно на восток. Я вышел из ураганной жизни Майкла. Пришло время выходить в большой мир, решить, чем я хотел бы заниматься, и строить свою собственную, независимую карьеру. Я немного пожил у родителей, отдохнул с друзьями, а затем обустроился в офисе одного из своих друзей, размышляя над следующим шагом. Мне не нужны были быстрые ответы на вопросы. Я сознательно дал себе время на размышления. Внешне я был в полном порядке, но у меня не было никакой цели. Я был потерян. У меня не было плана. Мне очень не хватало моего лучшего друга. Мне не хватало моей жизни. Работа с Майклом была для меня не просто работой. Это было гораздо больше того, что я делал. Это и был я сам.

Не определившись ни в одном из аспектов своей жизни, я сделал лучшее, что мог сделать человек в такой ситуации. В мае я поехал отдыхать в Италию с красивой женщиной. Валери и я отправились в дом ее семьи на прекрасный остров Тосканы, где проводил свое изгнание Наполеон. Место побега от реальности для королей. Затем мы поехали во Флоренцию, где сняли квартиру. Мы вместе готовили, пили вино, смотрели какое-то местное шоу по телевизору – «Если бы я был знаменит» – и оба сходили по нему с ума. Но любой отдых рано или поздно заканчивается, поэтому через три недели я вернулся в Нью-Йорк и тут же наткнулся на старого друга, Винни Эймена; его отец и мой дядя вместе мыли посуду в ресторане, когда были подростками. Наши семьи владели популярными ресторанами в разных городах, и мы с Винни вместе играли в футбол с тринадцати лет. В старших классах мы ходили на школьные балы, но всегда торопились поскорей вернуться назад к своим семьям, чтобы пить вино и поглощать итальянские закуски, коих всегда было в изобилии в наших домах. Большинство ребят шли в город на пиццу, но только не мы.

Я знал, что хочу и дальше работать в шоу-бизнесе, но конкретных идей у меня не было. Винни закончил «Карнеги Меллон». Он был умным и трудолюбивым. А еще он был очень организованным – как раз такой человек, который вставил бы мне мозги на место. Поэтому я объединился с ним и уговорил его поменять фамилию на «Блэк». Не спрашивайте меня, почему. Мне просто нравилась эта фишка со сменой фамилий.

Получается, что я на самом деле и не отстранялся от дел. Я не умел расслабляться. Винни и я с бешеной скоростью строили планы по захвату вселенной.

Пока я был в отпуске, имя Майкла гремело в новостях – вместе с Элом Шарптоном он возглавил протесты против Sony Music, эксплуатировавшей его и прочих чернокожих артистов. Когда Invincible не продался так, как хотелось Майклу (и это после всех адских трудов), он обвинил во всем Sony и ее руководство. Он считал, что компания ничего не делала для рекламы и продвижения альбома. Sony явно имела дело с конфликтом интересов в данном случае, поскольку была заинтересована в каталоге Битлз. Осенью 2001 года, когда альбом только-только вышел, Майкл устроил рекламную автограф-сессию в музыкальном магазине Virgin Megastore – раздавал автографы, пока магазин продавал его альбом. Я сидел по одну сторону от него, мой брат Эдди – по другую. Я знал, что Sony хотела, чтобы Майкл устроил несколько таких мероприятий, а заодно поехал в тур, как делал и с прошлыми альбомами, поскольку с помощью гастролей можно было наверняка поднять объемы продаж. Но Майкл устал от всего этого. Он гастролировал всю свою жизнь. Он хотел, чтобы Sony придумала какой-то новаторский способ раскрутки альбома, но не желал, чтобы в этой раскрутке участвовал самый мощный актив компании – то есть, он сам.

Все это время Майкл вполне был способен полностью развернуть ситуацию так, как ему хотелось, но он был очень зол, и все его усилия были прямо пропорциональны обязательствам Sony в отношении составления и выполнения маркетингового плана, который так и не увидел свет. В итоге схлестнулись два сильнейших эго – Майкла и Томми Моттолы, что и помешало раскрутке действительно классного альбома.

В июне 2002 года Майкл решил, что пора действовать, и избрал несколько нестандартный способ протеста: он стоял на крыше даблдекера, подняв в воздух плакат с надписью «Иди к черту, Моттола», пока автобус ездил вокруг главного офиса Sony. То, что я официально уже не работал на него, не означало, что я должен был держать свое мнение при себе. Я так привык защищать Майкла, что избавиться от этой привычки уже не мог. Надеясь на остатки своего влияния, я встретился с ним в номере отеля Palace.
– Что же ты творишь? – спросил его я. – Ты же Майкл Джексон. Ты гораздо выше всего этого.

Майкл сидел за письменным столом. Он только что говорил по телефону с президентом своего фан-клуба – они планировали привлечь поклонников к этой акции протеста.
– Фрэнк, – сказал он мне, – эти люди пытаются отнять у меня каталог. Я устал от того, что мной все время пользуются. Их надо разоблачить.
– Не то чтобы я не был с тобой согласен по поводу Sony, – возразил я, пытаясь продемонстрировать ему свою поддержку. Но как бы я ни старался, я совершенно не видел смысла в том, чтобы устраивать марши протеста с табличками. – Но я против этой идеи с автобусом.

Майкл выглядел уставшим и злым. Подобное проявление эмоций на людях было против его природы, но он уже дошел до ручки. Он надеялся, что этот альбом вытащит его из финансовой ямы и тех исков, которые так донимали его. Он срывал свою злость и разочарование на Sony. Если бы я еще работал с ним, я бы сделал все, что мог, чтобы успокоить его и охладить его пыл, поговорить с ним, найти какое-то решение и избежать подобных публичных демонстраций, недостойных его. Не знаю, кто там нашептывал ему на ухо в то время, но если кто-то настраивал его на подобные сражения, думаю, это был очень плохой советчик. Маркетинговые планы Sony для Invincible совершенно не касались расы, и попытки повернуть все так, будто проблема и впрямь была в цвете кожи артиста, были, по моему мнению, ниже достоинства Майкла.
– Я не хочу в этом участвовать, – сказал я. Разумеется, поскольку я уже не работал на Майкла, мне и не нужно было волноваться, что меня втянут в это. Но мне так не казалось. По привычке я все еще был с Майклом во всем, что он делал. Это был первый раз, когда я сказал ему, что не буду поддерживать его начинания.

Пару месяцев спустя я снова высказался. Я просто не мог сдержаться. То, что я официально не работал на Майкла, не имело значения, я не мог молчать. К тому времени мы с Майклом разговаривали и виделись каждый раз, как это позволяли наши графики. Труди Грин, менеджер Майкла в то время, сказала ему, что на грядущей церемонии MTV Music Awards, которая выпадала на 29 августа 2002 года, 45-й день рождения Майкла, телеканал MTV собирался вручить ему награду «Артист тысячелетия» – честь, которая ранее не была оказана никому. Когда Майкл впервые сказал мне об этом, это звучало здорово. Он считал, что это и впрямь большая честь, и был очень взволнован получением такой награды.

Затем я услыхал от одного своего друга на MTV, что такой награды не существует. На самом деле канал не собирался вручать какие-либо подобные награды Майклу. Они просто хотели поздравить его с днем рождения. Когда я пересказал это Майклу, он сразу же позвонил Труди и включил громкую связь, чтобы я мог слышать их беседу. Труди сказала ему, что я определенно не имею представления, о чем говорю. И чем это я занимаюсь, с чего это я вообще разговариваю с MTV? (Я был занозой в ее заднице, вот чем я занимался.)

– Ага, – сказал Майкл, – Фрэнк, наверное, просто что-то перепутал.

Положив трубку, он сказал мне, что мне нужно сначала уточнить факты, а уж потом начинать создавать проблемы. Поэтому у меня не было выбора, кроме как поверить, что мне предоставили неправдивую информацию. Когда я снова связался со своим другом на MTV, он продолжал настаивать на своей версии. По его словам, именно Труди располагала неверными данными… если не хуже. Опять-таки, я рассказал об этом Майклу, но тому тоже надоела эта канитель. Он велел мне не вмешиваться в это.
– Ты еще молод, – сказал он. – Тебе нужно слушать и учиться у этих людей и у меня. Поверь мне, Фрэнк, если бы у меня было нехорошее предчувствие насчет всего этого, я бы не стал этим заниматься. Это «Артист тысячелетия». Это важно.
– Окей, без проблем, – ответил я. Но я не мог просто так оставить все это.

Вечером, когда должна была состояться церемония, я предупредил его в третий раз. Теперь Майкл по-настоящему разозлился на меня и не замедлил поставить меня в известность, что сердится. Даже если бы я все еще работал на него, это точно так же испытывало бы его терпение. Он был очень взволнован этой наградой и не хотел верить в те неприятные вещи, которые я говорил ему. Я надеялся, что ошибаюсь, но был почти уверен, что ошибки тут нет. Майкл пригласил всю мою семью на церемонию, но я просто не мог смотреть, как все это развалится прямо у меня на глазах.

– Думаю, мне лучше не идти с тобой сегодня, – сказал я ему. – Ты иди. Потом увидимся.

Поэтому Майкл забрал мою семью в зал, а я ушел в одиночестве.

В ту ночь Бритни Спирс, представляя Майкла публике, действительно назвала его «артистом тысячелетия» и подарила ему торт ко дню рождения. Но никакой награды не было. Тем не менее, Майкл выдал благодарственную речь, которую подготовил для получения награды. Момент был крайне неловкий, и, разумеется, пресса вовсю повеселилась, смакуя это.

Ради Майкла я надеялся, что ошибался насчет награды, но также ощутил, что меня оправдали, когда открылась правда. На следующий день представитель MTV заявил, что «кто-то что-то напутал», и я был уверен в том, где именно случилась путаница: в офисе Труди.

Мы с Майклом встретились в его номере уже после того, как я пошел домой. Он хотел выпить немного «Сока Иисуса», прежде чем лечь спать. Когда он открыл мне дверь, я увидел, что он одет в пижамные штаны, футболку и шляпу. Пока он вел меня в гостиную, он сказал: «Ну, да, да, да-а-а!» – обычно он говорил так, когда имел в виду «Ты был прав». Он уже заказал две бутылки белого вина. Пока мы пили по первому бокалу, я заявил ему:
– Я скажу это только один раз, чтобы нам больше не пришлось к этому возвращаться… Я же говорил!
И улыбнулся.
– Да-да, – ответил Майкл, – только смотри, не загордись.
– Слишком поздно, – сказал я, и мы оба рассмеялись.

Майкл привык к моей прямоте, и, казалось, его это не беспокоило. Представьте себе мой шок, когда через несколько недель, как гром среди ясного неба, я получил письмо от Брайана Волфа, одного из адвокатов Майкла. В письме было сказано, что он пишет от имени Майкла и приказывает мне не связываться с кем-либо из друзей или партнеров Майкла, с которыми я познакомился в ходе работы на Майкла. Далее меня информировали о том, что я больше не имею права представляться сотрудником Майкла. Письмо выглядело вполне официально, а среди получателей копии письма значились сам Майкл, Джон Маклейн, Труди Грин, Джон Бранка (еще один юрист Майкла) и Барри Сигель (бухгалтер Майкла). Какого хрена?..

Мой мозг на мгновение застыл, и тут меня осенило. Я совершенно точно знал, о чем это письмо. Майкла и меня это никак не касалось. Я уже бывал в такой ситуации раньше: это письмо было точно таким же, как и то, в котором меня обвиняли во взяточничестве, но в этот раз письмо, исполненное вранья, пришло не Майклу, а мне. У меня не было никаких сомнений: это было письмо-угроза. Люди, указанные в получателях копии, все еще ненавидели меня за то, что я оспаривал их решения и угрожал им потерей работы и влияния. Теперь они пытались отрезать меня от Майкла.

После всех лет, проведенных вместе – вот к каким результатам это привело.

Глава 19. Лекарство от моего безумия

Прошло несколько месяцев после того, как я получил письмо, в котором мне запрещали контактировать с Майклом. Но в ноябре 2002 года я приехал в Лос-Анджелес, чтобы встретиться с продюсером Марком Шаффелом и обсудить один из моих проектов. Примерно в то же время, невзирая на это письмо, я устроил для Майкла получение награды Bambi в категории «Популярный артист тысячелетия» в Германии (это уже, кажется, третья версия того, кто организовал эту награду, и все божатся, что были первыми, кому это пришло в голову. – прим. пер.), а Марк делал видеомонтаж на песню What More Cаn I Give. Я знал, что Майкл скоро поедет в Европу, поэтому позвонил ему и сказал:
– Майкл, я сейчас в ЛА и хотел бы увидеться с тобой.

Он пригласил меня в «Неверленд», где у меня все еще оставалась моя собственная комната и офис, где хранилась моя одежда, бумаги и еще Бог знает что. С момента нашей последней встречи прошло немало времени, и я с нетерпением ждал визита, а заодно захватил с собой письмо, которое получил от Брайана Волфа. Оно жгло мне карман.

По приезде в «Неверленд» меня проводили в библиотеку, потом туда пришел Майкл, и мы обнялись. Мы были счастливы видеть друг друга. Майкл, видимо, наслаждался отдыхом. Он выглядел расслабленным и спокойным, и я надеялась, что вся паранойя и злоба, сопровождавшие релиз Invincible, остались в прошлом.

Майкл поблагодарил меня за то, что я организовал Bambi, и после того, как мы обменялись последними новостями о своей жизни, я подошел к этому неловкому вопросу, походившему на слона в посудной лавке.
– Слушай, я буду честен с тобой. Я очень расстроен и разочарован одной вещью. Почему ты отправил мне это?

Я отдал ему письмо. Майкл стал читать его, и по мере чтения глаза у него вылезали на лоб.
– Фрэнк, я не посылал тебе это письмо, – сказал он будничным тоном.

Если у меня и оставались какие-то подозрения о том, что он попросту разыграл передо мной невинного младенца, то его следующее действие полностью разрушило эти подозрения. Он поднял трубку и позвонил Карен.
– Почему кто-то послал Фрэнку письмо без моего разрешения? – спросил он ее. – Скажи Брайану Волфу, пусть немедленно перезвонит мне.

Карен не была указана в получателях копии письма. Она вообще слышала об этом впервые, но она была главным контактным лицом Майкла, человеком, которому он звонил, когда ему нужно было срочно решить какие-то вопросы. Майкл рвал и метал. Он определенно говорил правду: он никогда раньше не видел это письмо. Все еще держа телефон в руке, он спросил:
– Твои родители знают об этом?
– Да, я рассказал им.

Он сразу же перезвонил моему отцу:
– Я понятия не имел, что Фрэнку отправили это письмо. Я никого на это не уполномочивал, и мне очень жаль, что так случилось.

С тех пор, как я получил письмо, я совершенно не знал, в каких отношениях я теперь пребываю с Майклом. Теперь же, увидев его реакцию, я облегченно вздохнул. У нас снова было все хорошо. Однако мне стало ясно, что я нажил себе влиятельных врагов, которые хотели убрать меня, но, несмотря на то, что Майкл тоже осознал это, он не собирался кого-либо увольнять из-за этого. Я, естественно, считал, что это письмо было основанием для увольнения, но за эти годы было множество вещей, которые, как я считал, Майклу следовало бы сделать, и если мой опыт чему-то и научил меня, так только тому, что Майкл всегда принимал решения самостоятельно, никого не слушая. Поэтому я сделал глубокий вдох и просто отпустил ситуацию.

Сделать это было гораздо проще, чем я ожидал, поскольку я с нетерпением ждал, когда же Майкл покажет мне своего третьего ребенка: удивительно, ему уже целых восемь месяцев. Майкл отвел меня в детскую, в ту же детскую, где обитали Принс и Пэрис, пока им не выделили их собственную комнату на том же этаже. Бланкет спал, и пока мы с Майклом смотрели на него, я отметил про себя, что он был такой же прелестный, как Принс и Пэрис в этом возрасте. Я перевел взгляд на Майкла и увидел у него на лице выражение, подтверждавшее, что за эти восемь месяцев с момента рождения Бланкета его отцовский энтузиазм ничуть не угас.

Вернувшись в библиотеку, Майкл вскользь упомянул двух людей, которые (хоть мы тогда этого не знали) очень скоро причинят ему невиданный ущерб. Первым был Мартин Башир, который, как сказал мне Майкл в тот день, снимал документальный фильм о нем. Друг Майкла, Ури Геллер, экстрасенс, известный своей способностью гнуть ложки силой мысли, предложил эту идею Майклу, пояснив ему, что интервью с таким уважаемым журналистом, как Башир, поможет людям понять его и, соответственно, полностью изменить их представления о нем. Майкл особенно проникся, когда Ури сказал ему, что принцесса Диана тоже давала интервью Баширу.

В последующие годы многие люди, включая и меня, не раз будут подвергать сомнению решение Майкла об участии в документальном фильме Башира. По правде говоря, я не знаю, кому и как удалось убедить Майкла сделать этот фильм, но, основываясь на словах самого Майкла, могу представить, что Ури и Башир взывали к его эго: «Майкл, посмотри на всех остальных, кто уже дал интервью Баширу. Ты Король поп-музыки. Мир знает твою музыку. Людям нужно узнать тебя получше, у тебя ведь такая увлекательная и поучительная жизнь». Как бы скептически он ни отнесся к этой идее, такие увещевания определенно возымели на него нужное влияние. Кроме того, мне совсем нетрудно поверить в то, что Майкл надеялся на этот фильм, надеялся, что интервью положит конец преследованиям прессы. В конце концов, я могу представить ход его мыслей: люди так хорошо отреагировали на откровенную речь, которую он произнес в Оксфордском университете. Возможно, если он позволит себе открыться еще раз, более широкая аудитория поймет его истинную сущность.

– Ты уверен насчет этого? – спросил я его, даже не пытаясь скрыть свое смущение. Моя осторожность была привычной для Майкла.
– Да, Фрэнк, – ответил он. – У меня все под контролем. Он не сможет ничего издать или показать без моего разрешения.

Услышав это, я немного успокоился. Он дал Баширу обширный доступ ко всему, тот даже сопровождал его на церемонию Bambi Awards, но, по крайней мере, Майкл сможет утвердить окончательную версию фильма. Если у него был решающий голос, значит, его просто не могли подать не в том свете, не так ли?

– Фрэнк, знаешь, с кем ты разминулся? – спросил он меня, отвлекая меня от сомнений насчет намерений Башира. – На ранчо пару дней назад был Гэвин.

Я долгое время не думал об этом Гэвине – что, несомненно, было к лучшему. В 2000 году, когда Гэвину Арвизо было 10 лет, ему поставили диагноз – рак. Майкл услышал о нем и организовал для него сбор крови. В ответ Гэвин выразил желание познакомиться с Майклом, поэтому тот несколько раз приглашал его в «Неверленд». В то время мальчик передвигался на костылях и был очень слаб после химиотерапии. Майкл пытался помочь ему, давал ему аффирмации, чтобы тот внушал их самому себе каждый день. Он поддерживал и всячески поощрял его в борьбе с раком, обещая ему новые поездки на ранчо, если мальчик поправится достаточно для того, чтобы перенести поездку. Помимо моральной поддержки Майкл также обеспечил им и финансовую.

Гэвин был всего лишь одним из множества детей, которым Майкл пытался помочь, и в то время как родители большинства детей были очень вежливы и благодарны ему за помощь, от родителей Гэвина у меня мурашки бежали по коже с первого же дня. Поначалу я даже не мог понять, что именно мне не нравится; это было просто неприятное чувство где-то глубоко внутри. Затем, во время одного из первых визитов семьи на ранчо Дэвид, отец семейства, попросил у меня денег, чтобы купить машину. Они были на ранчо всего пару раз, и Майкл уже сделал для этой семьи очень много, поэтому я знал, что к раздаче денег направо и налево нужно подходить с определенными тонкостями и тактом.

– Мы не можем дать вам денег, – сказал я, – но я поговорю с Майклом, может быть, у нас найдется машина, которую мы можем вам одолжить.

Оказалось, что такая машина у нас была – Майкл отдал семье видавший виды грузовичок, который не использовали на ранчо. Но сам факт того, что у меня состоялась такая беседа с Дэвидом, был тревожным признаком. После всего того, что Майкл пережил из-за Чандлеров, я всегда был начеку, когда речь шла о семьях, намеревавшихся поживиться за его счет.

В следующем году, 2001, Майкл был занят Invincible и в результате этого отдалился от Арвизо. Пока мы работали над альбомом в Нью-Йорке, Гэвин чего только не делал, чтобы добраться до Майкла – он звонил мне, звонил телохранителям и настаивал на разговоре до тех пор, пока Майкл не отвечал на звонок. Мы включали громкую связь, и пока Майкл и Гэвин разговаривали, нам было слышно, как мать суфлирует ему.
– Скажи ему, что мы хотим его видеть, – шипела она, – скажи «ты – член нашей семьи, мы соскучились по папочке».

Гэвин повторял за ней как попугай. Я несколько раз говорил Майклу, что обеспокоен насчет Арвизо, но без конкретики, в общих чертах.
– Я не хочу иметь с этой семьей никаких дел.

Майкл соглашался со мной, но ему было жаль Гэвина и его брата и сестру.
– Будь с ними вежлив, – отвечал он, махая рукой. – Это так грустно. Родители все портят. Бедняга Гэвин – невинное дитя.

Учитывая его опыт с Джорди Чандлером, мы с Майклом осознавали все опасности, которые сопутствовали длительному контакту с такой семьей. Но тогда Гэвин был на безопасном расстоянии, а Майклу было трудно отказать в телефонной беседе ребенку, который говорил, что любит его и нуждается в нем. Он считал, что вреда это не принесет.

В течение 2001 и 2002 года я ничего не слышал о Гэвине, и, насколько мне было известно, Майкл тоже не виделся с семьей – до сегодня. Когда я услышал, что Гэвин, которому уже исполнилось 13 лет, недавно был на ранчо, ко мне снова вернулся скептицизм.
– Ну, видимо, я немного пропустил, – сказал я.
– Да ладно тебе, Фрэнк, – сказал Майкл, повторяя свои собственные слова, сказанные мне два года назад. – Он милый ребенок. Не надо винить Гэвина за ошибки его родителей.
– Да, ты прав, – ответил я сухо. В принципе я с ним соглашался, но Джорди тоже был жертвой корыстных мотивов своих родителей. Я не мог не отметить некоторое сходство. В попытке убедить меня в добрых намерениях Гэвина Майкл пояснил, что мальчик даже дал интервью Баширу, в котором рассказал на камеру, как Майкл помог ему.

– Прекрасно, – сказал я, искренне довольный словами Майкла. – Всем следует знать, как ты помогаешь людям по всему миру.

Как бы я ни волновался из-за Арвизо в целом, на видео все выглядело прилично, поскольку Майкл, опять-таки, должен был утвердить готовый фильм. Раз уж Майкл так поддерживает Гэвина и его семью, вроде бы ничего страшного в том, что Гэвин рассказал об этом журналисту. Если Майклу нравилось то, что он слышал, значит, в этом не было никакого вреда, не так ли?

Знаменитые последние слова.

Перед тем, как уехать в Германию, чтобы получить награду Bambi, Майкл должен был появиться в суде по иску Марселя Аврама, в котором речь шла о миллениум-шоу. Как и в прочих подобных случаях, Майкл совершенно не спал в ночь перед походом в суд. На следующее утро он ужасно выглядел – небритый, волосы в беспорядке. В суд он пришел с пластырем на носу (назальный пластырь для облегчения дыхания при насморках и после ринопластики. – прим. пер.). Пластырь помогал ему дышать, но вряд ли любой другой человек согласился, чтобы его фотографировали в таком виде, а потом обсуждали это в прессе. Журналисты, естественно, сразу же после этого «выхода в свет» сосредоточились на внешности Майкла. Несмотря на то, что Майкл годами говорил о витилиго, они продолжали писать, что он хочет стать белым. Затем они пали еще ниже, сделав смехотворное, глупое заявление о том, что от чрезмерного количества пластических операций у него отваливается нос.

Это был не первый раз, когда пресса так бурно реагировала на внешность Майкла. Может быть, потому, что я так часто видел его, мне его внешность казалась абсолютно нормальной, как бы странно это ни звучало для некоторых людей. Осветление его кожи не было для меня секретом, да и для остальных не должно быть. Он говорил об этом много раз, но СМИ упрямо не желали это понимать или же не верили его словам. Что касается его пластических операций, большинство из них были выполнены еще до того, как я стал работать на него, а меня не особенно интересовало то, что происходило потом. Мы никогда не говорили об операциях – не потому, что эта тема была табу, а потому, что он никогда не упоминал об этом в разговорах, и я принимал его таким, какой он есть. Если он хотел что-то изменить – это его дело. Думаю, за всем этим стояло его болезненное детство. Майкл часто говорил, что отец насмехался над ним и его большим носом, когда он был ребенком. Я считал, что до всех этих изменений Майкл прекрасно выглядел, но, думаю, когда он смотрел в зеркало, он не видел того, что видели другие. Его нос теперь был гораздо меньше, но для него он все еще был слишком большим. Однако мы не обсуждали его внешность, когда проводили время вместе, поэтому, даже если у него и было искаженное восприятие самого себя, это не доминировало в его мыслях и действиях. Это не было проблемой самовосприятия и отрывом от реальности. По правде говоря, я отмахивался от операций как от совершенно обычного для Голливуда явления. Даже если некоторые люди считали, что он зашел слишком далеко, для самого Майкла это было абсолютно нормально.

Возможно, я слишком близко наблюдал за ситуацией, и мне было сложно смотреть на это под другим углом, но когда я видел, как Майкл сражается со своей внешностью, было трудно не сочувствовать ему. Я хотел помочь Майклу, поддержать его в этих негативных отзывах прессы. Он ненавидел эти идиотские, даже жестокие истории, которые таблоиды сочиняли о нем. Ему нравился собственный нос; что же касается его внешности на слушании по делу Аврама, заявления людей, на полном серьезе сделанные о том, что у него отваливается нос, были абсурдными.

– Ну почему они создают мне столько проблем? – говорил он. – Видишь, Фрэнк? Видишь, как они со мной обращаются? Если бы это был кто-то другой, это было бы совершенно нормально. Этот пластырь можно купить в любой аптеке. Он помогает мне дышать. Если бы это был кто-то другой, люди бы и слова не сказали, но они всегда пытаются найти во мне какие-то изъяны.

Конечно, он был прав, но это не останавливало желтую прессу от обсуждений того, что его появление в суде с пластырем на носу было странным. Несмотря на комментарии журналистов, он все равно продолжал носить пластырь. Он не собирался менять свое поведение только потому, что его высмеивали за это.

На следующий день, перед отъездом в Германию, Майкл познакомил меня с Мартином Баширом. Я посмотрел ему в глаза, крепко пожал ему руку, как обычно делаю, когда знакомлюсь с людьми. Его рукопожатие было вялым, а это никогда не было хорошим признаком. Когда я посмотрел ему в глаза, мне показалось, что он поторопился поскорей отвести взгляд.
– Я слышал, вы снимаете интервью. Расскажите мне об этом, – попросил я.
– Это будет здорово, – ответил Башир. – Мы представим Майкла в наилучшем свете.

Он был безукоризненно вежлив, но почему-то я ему не верил. Однако я и представить себе не мог, какой урон этот документальный фильм нанесет Майклу, а также не мог предвидеть то, что моя собственная репутация окажется при этом под угрозой.

Несмотря на отъезд в Германию, Майкл попросил меня остаться на ранчо до его возвращения. Это звучало неплохо. Мне все еще нужно было встретиться с Марком Шаффелом, который жил неподалеку, в Калабасас, поэтому «Неверленд» был для меня прекрасной «базой».

Вскоре после отъезда Майкла в новостях появились кадры из Германии. Майкл свесил малыша Бланкета с балкона гостиничного номера. Я застыл, глядя на экран, открыв рот от изумления и шока. Я уже видел заголовки завтрашних газет, и единственное, о чем я тогда подумал, было: «Это очень, очень плохо». Я попытался представить себе контекст этого видео. Поклонники хотели увидеть Бланкета, поэтому Майкл выполнил их пожелания и показал им ребенка. Он приподнял его над перилами, чтобы люди могли лучше его рассмотреть. Когда Бланкет брыкнул ножкой, Майкл забрал его обратно, крепко удерживая его, как и всегда. Он бы никогда не уронил его – ни в номере, ни тем более на балконе. Он никогда не поставил бы жизнь и здоровье своих детей под угрозу. Майкл общался со своими поклонниками с балконов отелей много лет подряд. Для него было совершенно естественно показать своего сына поклонникам.

В то же время я видел, насколько легкомысленным и опасным было поведение Майкла. Было очень глупо держать ребенка над перилами на такой высоте, даже если держишь его очень крепко. Если уж Майкл казался неуравновешенным, когда ездил на крыше даблдекера вокруг офиса Sony или когда выходил на люди с пластырем на носу, то уж теперь-то он выглядел полностью выжившим из ума, раз подверг своего малыша такому риску.

Снаружи все это выглядело очень плохо. Это было серьезным промахом, поступком вопреки здравому смыслу, а поскольку это последовало сразу после сплетен о его внешности, люди по всему миру начали сомневаться в его психическом здоровье. Я знал лучше, чем кто-либо, что Майкл не был сумасшедшим. Эксцентричным, да, но не сумасшедшим. Однако истинное состояние его рассудка не имело значения. Важным было только то, как этот момент на балконе воспримут окружающие, и то, что поначалу выглядело серьезной промашкой, быстро разрослось в полноценный таблоидный скандал. Как и большинство ошибок Майкла, эта была записана на камеру и проигрывалась повсюду миллионы раз. Теперь, вместо того чтобы обращать внимание на его нос, люди обсуждали, можно ли доверить ему воспитание детей.

Несомненно, Майкл делал много добра в этом мире, и хотя люди знали об этом, они все же не могли совместить его щедрость и благие деяния с прочими характеристиками его публичного имиджа. Это противоречие стало еще более явным на следующий вечер, когда Майкл принял свою награду Bambi, и состоялась премьера видеоклипа Шаффела What More Can I Give. Этот момент должен был быть очень эмоциональным и драматичным в длительной карьере талантливого музыканта, но, поскольку он наступил сразу после инцидента с Бланкетом, он утратил всякий смысл. Эти два события столкнулись с поистине катастрофической силой, два противоречивых образа Майкла, которые публика пыталась понять и принять: с одной стороны, непредсказуемый человек со странной внешностью, прятавший лица своих детей под масками и необдуманно свесивший одного из них с балкона; с другой стороны – гениальный музыкант, старавшийся использовать свою работу на благо всего человечества. Люди обожали этого второго Майкла, но по необъяснимым причинам предпочитали предполагать самое худшее о первом.

После того, как Майкл и дети вернулись из путешествия, мы вместе поужинали, уложили детей спать и обсудили поездку. Майкл выпустил пресс-релиз, в котором говорил, что этот эпизод на балконе был «ужасной ошибкой», что он просто «увлекся этим волнующим моментом», но никогда, ни за что «не подверг бы жизнь своих детей опасности намеренно». Он и мне говорил почти то же самое, но в слегка оборонительном тоне.

– Мои поклонники хотели увидеть малыша, – сказал он. – Я показал его им. Я крепко его держал. Я никогда бы не подверг своего ребенка опасности.

Точка. Конец дискуссии.

Разумеется, только потому, что этот инцидент завершился для Майкла, это не означало, что он завершился и для всех остальных. В глазах многих людей урон уже был нанесен.

Вскоре после его возвращения из Германии Майклу назначили еще одно слушание в суде по иску Марселя Аврама. После недавнего похода в суд пресса вовсю обсуждала его внешность. Потом был инцидент на балконе. Теперь же Майкл не явился в суд, сказав, будто бы его укусил паук (видимо, тарантул. – прим. пер.), и он страдал от боли в ране на ноге. На самом деле Майкл лег в больницу, чтобы ему сделали капельницу с питательными веществами и витаминами. Он иногда так делал. Посреди ночи он проснулся, чтобы сходить в туалет. Забыв о том, где он находится и что у него стояли капельницы, он встал с кровати и тем самым вырвал иглы из своей ноги. Объясняя суду свое отсутствие, он показал раненую ногу судье и выдумал историю про укус паука. Судья посмотрел и ничего не ответил. Вероятно, он знал, что это не укус паука, но решил не акцентировать на этом внимание.

***
Несмотря на весь медиа-цирк, разгоревшийся после инцидента с Бланкетом, Рождество 2002 года в «Неверленд» было чудесным. Приехала моя семья, Омер Бхатти со своей семьей, семья из Германии, подружившаяся с Майклом, и даже семья доктора Фаршиана. Мы обожали грандиозные празднования Рождества, с угощениями и подарками, с бегавшими вокруг детьми.

Много лет мы придерживались одного и того же рождественского ритуала. Перед праздником мы с Майклом всегда вместе покупали подарки, иногда запрашивая помощи Карен, чтобы найти то, что нам было нужно. Мы прятали все покупки в пожарном домике. (Из-за размеров ранчо и его отдаленности от других жилых объектов законы о страховании в Калифорнии требовали, чтобы на территории была собственная пожарная бригада. У нас была даже небольшая пожарная машина с логотипом «Неверленд» и постоянно дежурившая команда пожарников.) Персонал заворачивал все подарки в бумагу, надписывал на каждом, что внутри. Затем, в канун Рождества, я и Майкл писали на подарках имена и складывали их под елку, чтобы люди открыли их утром. В Рождество мы всегда долго спали, зная, что никто не начнет открывать подарки сразу же, как проснется. Поскольку мой отец всегда работал в Рождество, подарки открывали только после того, как прибывал его рейс с восточного побережья. Все наряжались, а затем ждали. Принс и Пэрис были очень терпеливы, и не только потому, что этот ритуал был им знаком, но и потому, что их отец немало потрудился, дабы вселить в них чувство благодарности и уважения. Когда приезжал мой отец, Майкл становился возле елки и выдавал всем подарки как Санта-Клаус.

Через несколько дней после празднования Нового года, когда все разъехались, мы с Майклом проводили день как всегда – смотрели кино и выполняли какую-то работу в его офисе. После обеда мы решили сходить в винный погреб, который был нашим убежищем – уютное место, скрытое от посторонних, прямо под игровой комнатой. Дверь была замаскирована в стене, поэтому, если ты не знал, где именно она находится, ты вряд ли сумел бы ее открыть.

В погребе мы открыли бутылку белого вина. Я люблю красное вино, но Майкл предпочитал белое. В тот день мы говорили о будущем, о своих целях на следующий год. С самого начала его проекты были смелыми и амбициозными, но я видел, что он не бросает слов на ветер и собирается осуществить все сказанное.

– Я выберусь из этого финансового хаоса, в который все превратили мою жизнь, – заявил он.

Майкл впервые признался мне (да и вообще кому бы то ни было), что у него были финансовые проблемы. Тот факт, что он наконец-то собирался встретиться с этим лицом к лицу, был сам по себе удивителен.
– Да, это все их вина, – ответил я. – Но и твоя тоже – ты позволил этому случиться.
– Мне нужно было сосредоточиться на творчестве, – возразил он с легким налетом самооправдания в голосе. – Знаешь, когда я создавал Off the Wall и Thriller, я был единственным, кто подписывал все чеки. В то время все было отлажено как часы.
– Так что изменилось? – спросил я, искренне желая знать ответ. – Почему ты позволил другим людям управлять твоими финансами?
– Они слишком разрослись. Для меня это было чересчур, я не мог управиться с этим сам, – ответил он.

И хоть это казалось очевидным, это признание было одним из немногих случаев, когда Майкл принял на себя ответственность за ситуацию, в которой оказался, а также за сбои в работе своей организации.

Даже сейчас, много лет спустя, очень трудно понять, почему он так не хотел обсуждать подобные проблемы – не только со мной, но и с кем бы то ни было вообще. Разумеется, частично причина кроется в его недоверии и паранойе, но для меня это была только часть уравнения. Как человек, у которого были некоторые трудности с принятием реальности, Майкл мог полностью изолировать себя от всего, он мог жить в «Неверленд», потакать своим прихотям, но все эти элементы его образа жизни были доступны благодаря его деньгам. Признание того, что финансы были в беспорядке, превращало это в серьезную проблему – проблему, от которой уже нельзя было просто отмахнуться, как раньше.

Когда Эл Малник занялся его финансами, он заверил Майкла, что вытащит его из этого болота. Но Эл также добавил: «Майкл, я не смогу сделать это, если и ты не приложишь кое-какие усилия». Теперь было похоже, что Майкл принял слова Эла всерьез. Ему пришлось это сделать, чтобы изменить ситуацию. Желание обеспечить благополучие своих детей вынуждало его разобраться с тем, чего он так долго избегал.

Мы немного поговорили о моих планах. Я все еще пытался определиться, чем хотел бы заниматься, но теперь Майкл сказал:
– Знаешь, а мне твоя помощь никогда не помешает. Ты же первым ушел от меня, помнишь? Мы могли бы снова работать вместе.
– Да, – ответил я, – можно попробовать.

В тот момент я осознавал, что большинство людей в организации, с которыми у меня были проблемы, уже не являлись частью картины; Майкл и Эл Малник избавились от них. Мы с Майклом так и не приняли какое-то решение, но когда я был с ним в «Неверленд», я снова был в своей зоне комфорта, и я имею в виду не только винный погреб, хотя мне действительно было очень уютно там. Я знал все плюсы и минусы этой работы, я знал, чего именно хочет Майкл, и как именно нужно решать все вопросы. Работа с Майклом и была моей зоной комфорта.

Это был очень приятный момент. Мы оба в каком-то смысле стояли на перепутье. Я отдалился с тех пор, как ушел от Майкла, но теперь снова нашел дорогу обратно. Он закончил очередной альбом и столкнулся с жестокой реальностью своего финансового положения, но в то же время горел желанием начать все сначала. Мы сидели в этом старом добром знакомом винном погребе, в тишине, размышляя о своей жизни, о том, как мы пришли к этому и куда отправимся дальше.

***

Вскоре после празднования Нового года Майкл и дети отправились в Майами. Майкл предложил мне пригласить гостей, если мне хочется, пока его нет. Мне нравилось делить радости «Неверленд» с несколькими друзьями, и когда Майкл уехал в Майами, мне в голову пришла смелая мысль: пригласить на ранчо Курта и Дерека.

Несмотря на то, что это было дерзко с моей стороны (вероятно, так и есть), у меня были на то свои причины. К этому времени было решено уладить иск, который они подали против Майкла, вне суда. Хоть я и знал, что Майкл был сам виноват в том, что изменил своему слову и не выполнил условия контракта, он смотрел на это куда проще. В Рождество, когда мы говорили об этом, он сказал мне:
– Ты притащил их обратно в мою жизнь. Теперь они судятся со мной, ну, так исправь это.
– Окей, – ответил я, – я говорил с ними, неофициально. Я сделаю все, что смогу, чтобы сделка завершилась успешно, а с иском разобрались.
– Передай им привет, – добавил Майкл, – и что мне очень жаль, что все так далеко зашло. Мне они все еще нравятся.

Обе стороны жаждали достичь соглашения. Майклу нравились Курт и Дерек, он уважал их, и это чувство было взаимным. Я знал это и считал, что адвокаты чрезмерно затягивали процесс, как всегда делают юристы. Пока команды адвокатов вели переговоры, я говорил с обеими сторонами. Я заверял Курта и Дерека, что эти проволочки инициировал не Майкл, и я напоминал Майклу, что он подписал с ними договор и был должен им денег.

Я ощущал, что в какой-то мере несу ответственность за эту ситуацию. Стороны уже практически договорились, но подписи на документах пока не поставили. Майкл всегда говорил, что самый лучший способ заключить сделку – это привезти людей в «Неверленд». Я подумал, что если Курт и Дерек вернутся на ранчо в качестве гостей (собственно, они и раньше бывали здесь много раз), они поймут, что дни негатива позади. Разумеется, с моей стороны было довольно радикально приглашать в дом Майкла людей, подавших на него в суд, и я знал, что адвокаты Майкла сочтут меня сумасшедшим. Но юристы всегда игнорируют человеческий фактор, когда ведут переговоры.

Поэтому, к лучшему или к худшему, два бывших коллеги Майкла приехали на ранчо. Мы провели приятный вечер. Курт и Дерек ясно дали понять, что они не очень хотели подавать на Майкла в суд. Они просто хотели получить плату за свою работу. Они уехали с ранчо с пониманием того, что Майкл уважал их, и им не нравилось, что все это так далеко зашло. Все согласились, что нам всем нужно отбросить эмоции и договориться вне суда.

В тот вечер, пока Курт и Дерек все еще были на ранчо, мне позвонил Майкл. Он был в Майами с Альдо и Мари Николь, моими братом и сестрой, и он узнал о визите Курта и Дерека.

– Фрэнк, какого хрена ты пригласил этих людей в «Неверленд»? – спросил он. Майкл использовал нецензурные слова только когда был действительно расстроен или шутил. Я был уверен, что в этот раз он не шутит.
– Ты не понял. Позволь мне объяснить, – начал было я. Я подумал, что для него будет очевидно, что я всего лишь выполнял обещание – я пытался решить вопрос с иском. А иначе для чего еще я приглашал бы этих двоих на ранчо? Каким образом это служило моим личным интересам? – Неужели ты не понимаешь, что адвокаты просто хотят затянуть этот конфликт? Чем дольше это длится, тем больше денег они зарабатывают. Теперь ты можешь с ними договориться и забыть об этом.

Неудивительно, что адвокаты Майкла видели ситуацию под другим углом. Мое приглашение и последующий визит только укрепили их в мысли, что я был проблемой. Таким образом, они тут же воспользовались возможностью поделиться своими мыслями с Майклом, убеждая его, что я опять облажался. Очевидно, я был единственным, кто считал, что экономлю ему миллионы долларов, утихомиривая чужие эго и подталкивая Курта и Дерека к компромиссу.

Я попытался успокоить Майкла, но он был очень зол. Пока я говорил, я слышал, как он переговаривается с моими братом и сестрой: «Вы не поверите, что только что вытворил Фрэнк». Когда я начал оправдываться, он перебил меня:
– Почему ты никогда меня не слушаешь?
– Нет, это ТЫ никогда не слушаешь! – огрызнулся я, а затем сдался. – Знаешь, в жопу это все. Определенно ты не видишь, что я пытаюсь для тебя сделать. Я твой друг и пытаюсь помочь, потому что чувствую, что ответственен за эти проблемы. Но давай, делай как знаешь. Продолжай тратить деньги на адвокатов и сражаться с тем, с чем сражаться вообще нет нужды. Я умываю руки.

Я повесил трубку.

С самого начала я знал, что то, что я делаю, было не по правилам, но я был уверен, что это сработает. Мне было наплевать, что обо мне думали адвокаты Майкла или кто-либо еще из его организации. Я уже нажил себе врагов, когда начал открыто говорить и делать то, что, по моему мнению, было лучше для Майкла. Для меня значение имел только Майкл. Возможно, это звучит высокомерно, но я действительно считал, что действовал в рамках его указаний. Он велел мне делать все, чтобы достичь соглашения. Он сказал, что не хочет больше ничего слышать об этом, он просто хочет, чтобы вопрос был решен.

Я отправился к бассейну и наткнулся на Маколея Калкина, который приехал на ранчо в компании своих друзей, Милы Кунис и Сета Грина (а вы говорите – Фрэнк устраивал вечеринки, да там весь Голливуд тусил, пока Майкла дома не было. – прим. пер.).
– Что ты там натворил? – спросил меня Мак и добавил. – Майкл очень злится на тебя.

Ого. Новости разлетаются быстро. Я понял, что Майкл, вероятно, только что говорил с Маком.
– А мне плевать, – ответил я и объяснил Маку, что случилось.

Через 10 минут мне перезвонила Карен. Спокойно и с сочувствием, как она всегда умела, она сказала мне:
– Майкл считает, что тебе лучше уехать с ранчо.
– Без проблем. Я уже пакую свои вещи.

Меня вышвырнули из «Неверленд».

Я ничего не сказал Курту и Дереку. Когда Майкл злился, он бывал беспощаден. У меня было чувство, что вскоре он успокоится. Естественно, через 10 минут мой телефон зазвонил снова. Это был Майкл. Я был сердит, обижен и не собирался утаивать это от него. Не дав ему сказать ни слова, я накинулся на него:
– Ты хочешь, чтобы я уехал? Ну, так я уезжаю.
– Я не хочу, чтобы ты уезжал, – ответил он спокойно. – Я хочу, чтобы ты завтра прилетел в Майами.

Сам не знаю почему, но я не удивился, услышав это. Ссориться с Майклом – все равно что ссориться с моим отцом, и даже голоса моих брата и сестры на другом конце линии в точности напоминали мне об этом. Но как бы я ни злился, по его голосу я понял, что он уже простил меня. Оглядываясь назад, мне остается только удивляться тому, как быстро он переключался с одной эмоциональной крайности на другую, в считанные секунды. Всего лишь пару минут назад мы в бешенстве орали друг на друга. Но ни один из нас не мог долго злиться на другого. Это не было заложено в нашей дружбе. Мы всегда прощали друг друга.

Так что же мне оставалось делать? Я сел в самолет и полетел в Майами.

http://myfriendmichael.livejournal.com/6511.html
justice_rainger
Глава 21. Лживые обвинения
18 ноября 2003 года был издан сборник Number Ones, но более серьезные новости почти мгновенно отодвинули дебют альбома на задний план.

На следующий день после релиза я снова был в Нью-Джерси, чтобы поработать с Винни над новой сувенирной продукцией Майкла. Сам Майкл был в Лас Вегасе – снимал клип на песню One More Chance, но съемки были приостановлены после очередного конфликта с Томми Моттолой. Майкл хотел, чтобы мой брат Альдо и сестра Мари-Николь (оба танцоры) снялись в видеоклипе, но Моттола был против того, чтобы в видео появлялись какие-либо дети. Марк Шаффел слышал бурный разговор Майкла с Моттолой.

– Идите-ка вы в жопу, ребята, – сказал Майкл через Шаффела, служившего посредником между ним и Томми. – Я не собираюсь делать это без детей. Закрываем проект.

One More Chance была одной из новых песен в Number Ones (вообще-то, единственной новой – прим. пер.), и компании Sony нужен был видеоклип, чтобы рекламировать альбом. Потребовались месяцы упорного труда и подготовки, чтобы оборудовать студию в Вегасе.

– Мне все равно не нравится концепция, – сказал Майкл Моттоле. – Это слишком похоже на Smooth Criminal. Нам нужно сделать что-нибудь свежее и новое. Будем снимать сами, во время поездки.

Съемки отменили. Через Марка Майкл спланировал шестимесячное путешествие по Европе, Африке и Бразилии, в течение которого он и собирался снимать клип. Вместе со своим сопровождением он должен был вылететь на следующий день, но планы изменились.

Я был официально бездомным, как и большую часть своей взрослой жизни. Майкл превратил меня в парня, живущего в отелях. Поэтому Винни и я обустроились в доме моих родителей, работали с включенным телевизором, как вдруг заметили новостную ленту на экране. В ней говорилось, что полиция проводила обыск на ранчо Майкла. На экране появились кадры «Неверленд», снятые с воздуха. В ленте было сказано, что Майкла обвиняли в «непристойных и развратных действиях» по отношению к малолетнему моложе 14 лет.

Мы с Винни в ужасе переглянулись, затем снова уставились на экран. Вот дерьмо.

– Кто это сделал? – спросил Винни. – Кто обвинил Майкла?

В новостях не называли имя обвинителя, но мне это и не нужно. Я и без того знал, что это Арвизо.

Я позвал родителей в комнату, и мы попытались дозвониться до Майкла, но у нас ничего не вышло. Звонили все наши телефоны – вереница обеспокоенных звонков от друзей, спрашивавших, что случилось, и коллег, которые рассказывали нам новости. Кто-то подтвердил, что обвинения действительно исходили от Арвизо. Разумеется, от кого же еще?

Мы это уже проходили. Я в то время был слишком молод, но я видел, какой долгоиграющий урон нанесли Майклу первые обвинения и как пострадал его имидж. На него снова набросились лгуны. Мы никогда не доверяли семье Арвизо, и вот, случилось самое худшее. Ну почему Майкл не разорвал с этой семейкой все связи еще в 2000 году? Почему он снова впустил их в свою жизнь, чтобы снять фильм с Баширом? Почему мы приняли их тогда, чтобы помочь им справиться с последствиями фильма? Я был зол на мать Гэвина, но я также злился и на Майкла за то, как глупо он повел себя, позволив ей выйти сухой из воды при всех этих манипуляциях с собственными детьми. Злился и на себя за то, что не был более напористым. В конце концов, у нас всех были причины сомневаться в намерениях Дженет Арвизо с самого начала, но мы ничего не сделали, когда она создавала все подоплеки для этой ситуации.

Все обвинения были полной ерундой. Ничего двусмысленного в этом деле не было – эти люди охотились за деньгами Майкла. Но он был невиновен, и мы попросту уничтожим их в суде. Я был уверен в этом. Чего я на тот момент не осознавал, так это того, какой грандиозный бой нам придется дать и насколько тяжелыми будут последствия. Я понятия не имел, что это вобьет клин в мои отношения с Майклом – такой клин, который не пережила бы ни одна дружба. Наша и то выжила с трудом.

Майкл, Альдо и Мари-Николь проводили свой последний день в Лас Вегасе, когда им сообщили, что на ранчо снова обыск. Они сразу же отправились к себе в отель, однако отель не принимал их из страха, что это привлечет внимание прессы. Они поехали в другой отель, но и там им отказали в поселении. Один отель за другим отказывали им из боязни облавы СМИ. Они втроем ездили по Вегасу и не могли найти пристанище, а Майкл тем временем все больше нервничал. Наконец, Карен нашла им какой-то номер.

Из того, что рассказали мне мои брат и сестра: едва Майкл вошел в номер, он сорвался с цепи. Он никак не мог поверить в то, что происходило. Опять. Он взбесился, переворачивал столы, швырял стулья, уничтожая все, что попадалось ему под руку. Если бы Альдо и Мари-Николь не были с ним, я бы всерьез тревожился о его безопасности. Путешествие в Европу отменили, съемки клипа One More Chance так и не назначили повторно, а Альдо и Мари-Николь вернулись домой в Нью-Джерси.

Майкл не хотел возвращаться в «Неверленд», он считал, что его осквернил полицейский обыск. Вместо этого он арендовал дом в Колдуотер Кэнион в Лос-Анджелесе. Примерно через неделю я отправился к нему, но, поскольку окружной прокурор пытался вызвать меня повесткой в суд, и ходили слухи о том, что был выписан ордер на мой арест, мне не хотелось светиться на их радарах. Поэтому я полетел в Лас Вегас. Водитель Майкла забрал меня из аэропорта и отвез в ЛА.

Когда я приехал, в доме был брат Майкла, Рэнди. За все годы, проведенные с Майклом, я особенно не общался с Рэнди и был немного удивлен, увидев его там, хотя мне стало ясно, что он пришел поддержать Майкла. Он пытался помочь своему брату разобраться с делами, и Майкл, который обычно сопротивлялся, сейчас был благодарен за это. Мы втроем сели за кухонный стол, чтобы обменяться новостями. Было приятно провести время с Рэнди. Он нравится мне, и Майкл был определенно рад, что тот был рядом. Я заверил их обоих, что сделаю все, что смогу, чтобы помочь, и что я буду с Майклом до самого конца.

Следующие пару дней мы тусовались, стараясь не думать и не говорить о том, что занимало наши мысли. В доме был боулинг, и мы часто играли. Гэри, тот же водитель, который годами возил Майкла, вывез нас в город за покупками, и мы взяли на вынос жареные куриные крылышки Kentucky Fried Chicken. После того, как дети легли спать, мы открыли бутылку вина и стали прикалываться друг над другом. Все прочие дела были отложены – нашей первой и главной задачей было пережить суд, но мы были настроены оптимистично.

Майкл неплохо держался, надеясь на лучшее, но я видел, что он сам не свой. В его глазах сквозила печаль.

После визита в «Неверленд» я вернулся в Нью-Йорк, вроде как для того, чтобы снова заняться своей жизнью. Определенно, я уже не мог работать над запуском брэнда Майкла Джексона. Вместо этого я занялся продюсированием трибьют-шоу для Патти ЛаБелль на UPN, организовывая «звездный» концерт на Багамах, чтобы отпраздновать ее 45-летие в музыкальном бизнесе. Я перебрался в квартиру на Манхэттене.

Как раз перед Рождеством, 18 декабря 2003 года, против Майкла были официально выдвинуты обвинения по семи пунктам растления малолетнего и двум пунктам применения опьяняющего вещества, т.е. Арвизо утверждали, что он напоил Гэвина, чтобы растлить его. Согласно юридическим документам эти преступления были совершены в феврале и марте 2003 года, когда мы все были в «Неверленд» после фиаско с фильмом Башира.

Вскоре после официальных обвинений мне и Винни стали звонить из окружной прокуратуры и вызывать нас на допрос, поскольку мы были в «Неверленд» в то время, когда были совершены преступления.
– Фрэнк, – сказал мне Винни, – послушай, я не знаю, какова наша позиция, но думаю, нам пора нанять адвоката.

Я позвонил Элу Малнику, и тот дал мне несколько имен. Я записал их, не совсем осознавая происходящее. После встречи с несколькими крутыми юристами мы с Винни забрели в офис Джо Такопины на Манхэттене. Там, в приемной, первым, что я увидел, был снимок адвоката с женой и детьми. Семейный человек. Мне это понравилось. Затем я увидел на заднем плане телевизор, на экране которого шел футбольный матч с участием «Ювентус», моей любимой футбольной команды. Джо сказал мне, что он тоже любит эту команду. Нас троих объединял футбол. Это и решило дело. Он стал нашим адвокатом.

Джо поговорил с прокуратурой. Они отметили, что собираются созывать Большое жюри присяжных, а это, по их мнению, означало, что у них достаточно доказательств, чтобы гарантированно довести дело до суда. Они утверждали, что я и Майкл учинили заговор, в котором я помог ему добраться до Гэвина, а затем прикрывал различные неподобающие действия и запугивал свидетелей.

На нескольких встречах мы с Винни детально рассказали Джо о нашем взаимодействии с Арвизо. Я хотел убедиться, что Джо понял – я считаю Арвизо лгунами, нам нечего было скрывать, и я хотел сделать все, что в моих силах, чтобы помочь Майклу. Джо считал, что у нас есть существенные доказательства, подтверждавшие отсутствие заговора, но это было очень важное дело, в котором участвовал (по его словам) «фанатичный прокурор с предельно ясными намерениями». Он беспокоился, что меня и Винни втянут во все это, поскольку сама идея заговора придавала делу зловещий оттенок. Он работал с адвокатом Майкла, предоставляя ему наши доказательства, чтобы обосновать линию защиты, если ему это потребуется.

В то Рождество Джо не советовал мне видеться с Майклом. Мы не знали, будет ли мне предъявлено обвинение, любые дальнейшие контакты между мной и Майклом могли быть использованы против меня. Поэтому мои братья Эдди, Альдо и Доминик поехали в ЛА, чтобы провести Рождество с Майклом в доме на Колдуотер Кэнион, а я провел тихий праздник с родителями. Майкл, выступавший в роли Санта-Клауса даже издалека, прислал мне подарки: цифровой фотоаппарат и iPod. Я был благодарен ему, поскольку расценил это еще и как признак того, что он все еще оставался самим собой.

Однажды утром в январе я спустился на улицу, чтобы сходить в магазинчик на углу, купить кофе и сигарет. В то время у меня были длинные волосы, и на мне были солнечные очки и толстовка с капюшоном, которые я обычно носил. В магазинчике работал телевизор, шло шоу Celebrity Justice. Пока я расплачивался за свои покупки, телеведущий рассказал, что я бандит из Нью-Джерси, пытавшийся похитить семью Гэвина Арвизо и удерживать их заложниками в «Неверленд». СМИ даже сообщали, что я попытался похитить Арвизо и вывезти их в Бразилию, вероятно, чтобы заставить их «исчезнуть». Из этого получилось бы отличное кино. Когда-то давно, когда я впитывал в себя советы Майкла стать чайкой Джонатаном Ливингстоном, вести необычную жизнь, фальшивое обвинение в похищении было совсем не той картиной, которую я себе представлял.

Передо мной в очереди стояла милая пожилая дама.
– Надеюсь, они схватят этого ублюдка, – сказала она.
– Да, я тоже надеюсь, – ответил я.

Я подумал обо всех тех временах, когда мы с Майклом выходили в люди, используя маскировку, которая была необходима ему, а мне – просто так, для прикола. Теперь же у меня была настоящая причина скрывать свою личность, и это было ужасно. По всему миру люди слушали эти идиотские обвинения и составляли мнения обо мне. Поскольку они не знали правды, то с чего бы им и не поверить в то, что они слышали? Таким образом, я испытал на себе небольшую часть того, с чем Майклу доводилось жить каждый день. Единственной милостью было то, что во всех этих репортажах, а также в судебных документах я шел под именем «Фрэнк Тайсон» (также известный как Касио). Мои предыдущие старания разделить работу и семью возымели положительный побочный эффект, о котором я и помыслить не мог. Имя моей семьи осталось незапятнанным, а это значило, что мои родители будут защищены от этого, да и у меня было место, куда я мог пойти. В своей деловой жизни я снова стал Фрэнком Касио. Прошло много времени, но я наконец-то снова был собой.

Мне не предъявили никаких обвинений, но из программы Celebrity Justice и прочих источников мы знали, что я имел к этому делу какое-то отношение. Позднее, в январе 2004 года, когда Майклу предъявили обвинения, меня и Винни указали как сообщников заговора, не привлеченных к ответственности. Как пояснил Джо, обвинение в сообщничестве означало, что нас не обвиняли в каких-либо преступлениях, а у прокурора не было против нас никаких доказательств. Пока что мы были в безопасности, но если Майкла осудят, тогда, вероятно, обвинят и нас. Моя судьба, как и в течение большей части моей жизни, была снова связана с судьбой Майкла.

Вскоре после предъявления обвинений я перезвонил Майклу. Он и дети вернулись в «Неверленд». Я попросил разрешения поздороваться с детьми, и к телефону подошел Принс.
– Фрэнк, – сказал он, – папа очень грустный. Ты приедешь? С папой все будет в порядке?

Это разбило мне сердце.
– Конечно, с папой все будет в порядке, – заверил я его. – Все замечательно. Я приеду, как только смогу.

Меня не обвинили вместе с Майклом, а это означало, что мне не пришлют повестку и не арестуют, но Джо все еще был против того, чтобы я контактировал с Майклом. Вопреки его советам я полетел в ЛА со своим отцом и Эдди, чтобы проведать Майкла. В самолете я сидел рядом с братом; мой отец сидел один. Десять лет назад мы втроем отправились в Тель-Авив, чтобы заверить Майкла в своей поддержке в скандале с Джорди Чандлером. Теперь ситуация повторялась. Будучи детьми в 1993 году, Эдди и я пребывали в блаженном неведении относительно ситуации с Майклом. В этот раз, уже будучи взрослыми людьми, мы целиком и полностью осознавали всю тяжесть обвинений и влияние, которое они окажут на Майкла.

Когда мы пришли в дом, мой отец поздоровался с Майклом и заверил его, что мы все его поддерживаем. К нам подбежали дети и обняли нас. Несмотря на то, что сказал мне Принс по телефону, они выглядели счастливыми и беззаботными. Они, конечно, знали, что у папы проблемы, но Майкл был осторожен и оберегал их от подробностей. Он всегда тщательно следил за тем, чтобы защитить их и от позитивных, и от негативных сторон своей славы. Он не хотел, чтобы на них набрасывались его поклонники, не хотел, чтобы они видели, как он выступает перед переполненными стадионами. Он не хотел, чтобы они залезали в Интернет, поскольку боялся, что они введут его имя в поисковик и увидят сплетни о своем отце, для нормального восприятия которых они еще слишком малы. И сейчас он делал все, что мог, лишь бы защитить их от того безумия, которое уже стояло на пороге. Как только дети вышли из зоны слышимости, мы поговорили о предстоящем суде (нам пришлось это сделать), но затем немного повеселились.

В 1993 году, во время тура Dangerous, мы отвлекали Майкла, гуляя по разным городам, швыряя из окон отеля шарики с водой и разнося в щепки номера (правда, это было только один раз). Став взрослыми, мы ограничились просмотром кино и просто тусовались все вместе. Мы всегда говорили: «Давайте просто заляжем в берлоге и завоняемся», и это больше всего походит на то, чем мы занимались. И хотя мы не говорили об этом прямо, все наши усилия были направлены на то, чтобы показать Майклу – все будет хорошо.

Хоть мы и пытались казаться беззаботными, было очевидно, что эти новые обвинения оказывали подавляющее воздействие. Майкл был истощен морально и физически. Он очень много спал. Я вспоминал то, чему он учил меня – как контролировать последствия ситуаций. Я не знал, прибегал ли он к визуализации результата, чтобы вызвать это в реальности. Мы не разговаривали об этом. Но я знал, что это будет самым большим испытанием его силы воли и веры в себя.

Первое, что я сделал, когда приехал на ранчо – отправился проверить, на месте ли мой небольшой запас травки у меня в комнате. Я волновался, что полиция могла обнаружить его во время обыска и использовать это против Майкла. Майкл всегда был против марихуаны и прочих незаконных препаратов. Но в Майами, годом ранее, Майкл был в гостях у двух бывших участников Bee Gees, Мориса Гибба, который уже тогда был при смерти, и Барри Гибба. Когда Барри сказал Майклу, что написал свои лучшие песни, пока курил траву, Майкл был заинтригован. Он был большим поклонником Bee Gees. Песни How Deep Is Your Love, Stayin’ Alive и More Than a Woman были среди его любимых. Поэтому Майкл покурил со мной травку, когда мы были на ранчо и работали над домашними видео. Думаю, это был первый раз, когда он это делал. Помню, как «Неверленд» сразу же расцвел яркими, живыми красками, пока мы были в таком состоянии.
– А, ну вот теперь я вижу, в чем смысл, – сказал Майкл, пока мы катались по территории. – Именно это делали индейцы, когда передавали по кругу трубку мира.

Ему нравилось то, что марихуана происходила от земли, это помогало ему оправдать что-то, чего он никогда не одобрял.

За последний год мы несколько раз накуривались в дым, когда ездили в горы. Майкл предельно ясно дал понять, что не хочет, чтобы об этом знала хоть одна живая душа. Хорошие новости: моя заначка была нетронутой, полиция не нашла ее, и однажды днем, в попытке подбодрить нас обоих, я скрутил косяк и пошел к Майклу в офис, который находился в пристройке к дому – комната в теплых тонах, с темным деревянным полом, красивым письменным столом и кушеткой. На одной стене в ряд висели телевизоры с плоским экраном, на каждом проигрывались разные мультфильмы. Стену над камином украшал огромный, почти двухметровый портрет спящего Принса в возрасте 2-3 лет, а мы с Эдди стояли по обе стороны от него, охраняя его сон.

– Давай-ка немного оторвемся от дел, – предложил я.
– Ладно, давай, – ответил он. Мы вышли на улицу и сели в тележку для гольфа. Мы поехали в горы, передавая друг другу косяк, и вели себя гораздо тише, чем обычно. Не то чтобы нам не о чем было поговорить, но нам не хотелось говорить об обвинениях, а ничего другого мы придумать не могли. Мне хотелось сказать ему «А я предупреждал!», но я промолчал. А Майкл хотел спросить: «Как же это случилось?», но не спросил. Вместо этого мы молчали, и только я время от времени возмущался: «Нет, ты можешь поверить, что вытворила эта уродская семейка?»
– Поверить не могу в это дерьмо, – отвечал Майкл. Мы смотрели друг на друга и качали головами. Это было похоже на дурной сон. Обычно мы катались вот так, с косяком или без, впитывая красоту природы, наслаждаясь мгновением. Теперь же мы пытались отвлечься от реальности, но нам это не удавалось. Насколько мне известно, это был последний раз, когда Майкл курил травку. Для нас обоих это было кратковременным этапом.

Когда пришло время возвращаться домой, я пошел к Майклу в комнату, чтобы попрощаться. Хоть он и вернулся в «Неверленд», он отказывался жить в доме, поскольку считал, что его осквернила полиция. Он обосновался в гостевом блоке со всеми тремя детьми. Было раннее утро, и Майкл все еще был в постели. Дети спали в соседней комнате, поэтому мы говорили тихо.
– Нужно помолиться, – сказал я Майклу. – Господь знает правду, и она всегда выплывет наружу. Тебе не нужно думать об этом дважды. Я здесь, я тебя поддерживаю. Моя семья тебя поддерживает. Я люблю тебя и твоих детей. Если тебе что-нибудь нужно – что угодно – просто дай мне знать. Мы покажем всем, какие они идиоты.
– Не беспокойся, – ответил Майкл. – Просто оставайся сильным.

Так он обычно признавал, что у меня есть свои причины для беспокойства по поводу суда.
– Молись, – сказал он, – а потом мы отпразднуем, когда все это закончится.

Когда ему предъявили обвинения 16 января 2004 года, Майкл заявил о своей невиновности по всем пунктам. Затем он вышел на улицу и стал танцевать на крыше своего внедорожника для сотен поклонников, собравшихся у здания суда – чтобы выразить им признательность и показать, что он собирается сражаться всеми доступными ему средствами. Я рассматривал это как действо, которое мог устроить только абсолютно невиновный человек. И вот теперь я сказал ему:
– Когда все это закончится, я залезу на крышу машины и буду танцевать с тобой.

Злость придавала мне сил. Они что, думают, что им это сойдет с рук? А ну подходи!

– Ладно, Фрэнк, – смеясь, ответил Майкл. – Я люблю тебя. Удачного перелета.
– Смотри хоть, не забудь душ принять и зубы почистить, прежде чем идти в суд, а то убьешь присяжных, – сказал я, улыбаясь. Я поцеловал спящих детей и выскользнул из комнаты. Мой отец уже попрощался вечером, но Эдди пошел к Майклу после меня, чтобы повидаться напоследок.

Я попрощался с Майклом, но мне так жаль, что я не задержался по дороге к машине и не огляделся вокруг лишний раз, чтобы полюбоваться прекрасным домом, природой, озером, дорожками, горами. Тогда я еще не знал, что в тот день я видел «Неверленд» в последний раз.

***

После той поездки мой адвокат, Джо Такопина, и адвокат Майкла, Том Месеро, строго наказали мне не вступать в дальнейшие контакты с Майклом. Если меня вызовут в суд давать показания, и прокурор спросит: «Когда вы в последний раз говорили с Майклом», они хотели, чтобы я ответил, что не разговаривал с ним с момента предъявления обвинений. И хотя мне так и не предъявили никаких обвинений, Дженет Арвизо обвиняла в преступлениях и меня. Если бы в ходе суда возникли какие-либо доказательства в поддержку ее глупых заявлений, было бы лучше, если бы у меня не было никакой связи с Майклом. Адвокаты не хотели, чтобы мы выглядели сообщниками в сговоре.

Эти обоснования были мне вполне понятны, но такая принудительная разлука с Майклом была для меня настоящим ударом. Мы вместе пережили нашествие семейства Арвизо; нас обоих обвиняли; а теперь мы даже не можем поддержать друг друга на суде.

Я был убежден в том, что наши адвокаты откроют людям правду, но наше дело на суде общественного мнения – отдельная тема. Журналист Роджер Фридмен освещал суд для развлекательного блога Fox News – FOX411. Он попытался установить со мной контакт через общих знакомых, но я не отозвался на его призывы. Я никогда не говорил с прессой о Майкле до этого, но этот Фридмен писал ежедневные истории, и вся его информация не соответствовала истине. Теперь же, расстроившись из-за того, что я видел в его статьях, я решил, что если они собирались писать обо мне, то пусть у них, по крайней мере, будет точная информация. Я хотел рассказать правду.

Винни и я встретились с Роджером в кофейне на углу Семьдесят шестой и Бродвея. Винни положил на стол большой дипломат и открыл его с громким щелчком. Роджер наклонился, чтобы заглянуть в него. Внутри лежали стопки чеков. Мы пояснили ему, что это были квитанции абсолютно всех наших затрат за тот период, когда мы нянчились с Арвизо, пока они жили в «Неверленд». Там были чеки из отелей, кинотеатров, ресторанов и spa-салонов. Пресса обвиняла нас в том, что мы похитили ее, но, как сразу стало ясно Роджеру, это не было похоже на траты злостных похитителей и их беспомощных жертв. Мы окружили ее всеми удобствами и развлекали ее, пока ожидали спада шумихи вокруг фильма Башира. После этой встречи настроение статей Роджера изменилось. Значит, я не был так уж бессилен, как думал. Я мог поддержать Майкла, даже не разговаривая с ним.

Той весной, до обвинительных заключений, Джо говорил с Томом Снеддоном, окружным прокурором Санта-Барбары.
– Послушайте, – сказал ему Снеддон, – Фрэнк находится на тонущем корабле. Он может либо принять нашу спасательную шлюпку, либо пойти на дно вместе с судном.

Он предложил мне неприкосновенность, если я приду в прокуратуру и дам показания против Майкла. Я знал, что люди, которые смотрят шоу вроде «Закон и порядок», привыкли считать, что окружная прокуратура – хорошие ребята, но в этот раз они были не на той стороне. Даже если бы я был абсолютно честным с ними, они все равно нашли бы способ использовать мои слова против Майкла.

Джо пояснил мне, что это было обычной уловкой стороны обвинения. Он встречался с этими людьми и был убежден в том, что у них не было против меня никаких доказательств. Они блефовали. И все же, в обязанности Джо входило напомнить мне, что меня могли обвинить в серьезном преступлении, и в такой ситуации многие люди сразу побежали бы к прокурору. Для меня это было элементарно. Я сказал, что буду защищать Майкла и стоять на своем.

Чтобы отвлечься, я поехал проведать Валери, которая отдыхала от учебы в Риме. Я полетел в Италию, провел с Валери какое-то время, поужинал с ней и ее друзьями. Через пару дней после моего приезда я лежал в постели вместе с Валери, когда зазвонил телефон. Это был Джо Такопина. Он сказал, что Винни нанял своего собственного адвоката. Я просто не мог в это поверить. Джо велел мне не волноваться, но для меня это было обидным. Почему Винни это сделал? Неужели мы были во всем этом не вместе? Я отчасти потому хотел объединиться с Винни, что чувствовал себя ужасно и ощущал некую ответственность за то, что втянул его в это. Я знал его с 13 лет. Я привел его в мир Майкла, а теперь он попал в эту немыслимую ситуацию из-за всего этого.

Я перезвонил Винни, и тот попытался успокоить меня.
– Фрэнк, тебе незачем беспокоиться. Мы все еще работаем вместе. Просто будет лучше, если у нас будут разные адвокаты.

Мне не нравилась эта идея, но он хотел этого, поэтому я не стал спорить. Но затем Винни решил побеседовать с прокурором. Он кое-что почитал о других делах, в которых против людей выдвигались сфабрикованные обвинения, и они с адвокатом решили, что лучше рассказать свою версию истории. Доказательств заговора практически не было, поэтому Винни считал, что может продемонстрировать прокурору, что их дело развалится, если они не привлекут кого-то еще. Он объяснил, что не удерживал Дженет Арвизо в заложниках, и когда он возил ее по различным местам, у нее была масса возможностей позвать на помощь или «сбежать». Он считал, что с его стороны это было хорошим правовым шагом и демонстрировало публике, что нам нечего скрывать. Разумеется, он устал от того, что его втягивали в эти тяжбы, что его поливали грязью акулы пера.

Хоть я и принимал такую логику, беседа с прокурором в моих глазах приравнивалась к беседе с самим сатаной. Они шили дело против Майкла, а также против Винни и меня. Они уже собирались идти в суд. Правда для них была несущественной; им нужно было сфабриковать дело и выиграть его. Я просто не мог поверить, что он сделал это. Я чувствовал, что меня предали. Мне казалось, что мы переживем все это вместе, но остаток суда и после него я ни разу не говорил с Винни. В итоге я понял, что у Винни не было такой длительной истории отношений с Майклом, как у меня, и он не был настолько верен ему. В то время как я был готов пожертвовать ради Майкла всем, Винни хотел убедиться, что не сядет в тюрьму, и если беседа с прокурором могла это гарантировать, значит, он пойдет к прокурору. Я был так зол на Винни, что несколько лет не разговаривал с ним. В итоге мы все же поговорили, и я простил его. Винни должен был делать то, что было лучше для него. Он все еще был моим другом, с восьмого класса. Наши семьи очень давно знали друг друга. Все это не стоило того, чтобы потерять его. Мы переживем и это.

Когда я вернулся в США, я продолжил работу над шоу Патти ЛаБелль, но у меня началась серьезная депрессия, тянувшаяся почти до конца 2004 года. Я не хотел выходить из квартиры и видеться с людьми. Я не хотел даже говорить с ними по телефону. Это влияло на мою работу. Я недавно узнал, что был на пике своих способностей, когда работал бок о бок с Майклом. Теперь всего этого не было, наша связь была потеряна, а моя жизнь застопорилась. Я потерял себя. Я потерял то, что делало меня мной.

Со временем моя депрессия переросла в состояние, которое вы бы могли назвать тщательно рассчитанной осторожностью и даже паранойей. Я всегда продумывал свои действия на десять шагов вперед. Я думал, что у меня все предусмотрено, но потребность маневрировать с такой тщательностью отнюдь не была приятным ощущением. Казалось, что каждый мой шаг вызывал изменения, которые мне надо было предусмотреть и контролировать, но эта потребность в контроле была единственным способом, которым я мог сражаться с беспомощностью ожидания окончания суда. Я наконец-то понял бесконечную паранойю Майкла. Когда тебя несправедливо обвиняют, когда тебя осуждает публика, ты начинаешь гореть отчаянным желанием восстановить контроль.

Нет нужды говорить, что это было очень тяжелое время для моих отношений с Валери. Мы любили друг друга и заботились друг о друге. Она училась в институте, жила счастливой студенческой жизнью, пока я пребывал в депрессии и чувствовал себя несчастным. Мы с Валери были молоды, нам еще нужно было взрослеть, и мы уже отдалились друг от друга в географическом плане. Проблемы назревали какое-то время. Помимо отношений на расстоянии между нами всегда были какие-то неувязки – секретность моей работы, необычный стиль жизни, полная самоотдача. Суд и мое моральное состояние стали последней соломинкой. Во время суда у меня было ощущение, будто рушится весь мой мир, и мои отношения с девушкой оказались очередной потерей.
http://jacksonlive.mybb.ru/viewtopic.ph … =2#p402237

Отредактировано businka0 (10-02-2012 21:49:18)

(окончание)

– Ты снова окружен идиотами, – восклицал я. – Тебе надо избавиться от этих ненормальных людей. Сделай мне одолжение, начни работать! Вернись к тому, что ты делаешь лучше всего!

Он кивал с легкой улыбкой. Ему нравились мои слова. Я продолжал:

– Слушай, в доме моих родителей есть студия. Начни работать, начни писать, начни продюсировать!

– Забавно, что ты говоришь мне это, – заметил Майкл, – потому что я только что разговаривал именно об этом с твоим братом.

В итоге мы с Майклом выясняли отношения целых два часа. Поначалу Эдди прерывал нас каждую минуту, думая, что я принуждаю Майкла к разговору, который он не желает вести. Но Майкл каждый раз успокаивал моего брата, говоря, что все в порядке, и, в конце концов, Эдди оставил попытки контролировать ситуацию. О суде мы не разговаривали – я видел, что Майкл не хочет ворошить эту тему. Вместо этого мы оставались на нейтральной территории, беседуя о его вилле в Бахрейне, о новом лейбле звукозаписи, который он хотел основать с принцем Бахрейна, и о том, как растут дети. По его осторожным, неуверенным планам на ближайшее будущее я чувствовал, что он еще не вполне обрел почву под ногами. Последствия суда были очевидны. Но я видел, что он сможет оправиться от этого. Майкл был словно кошка с девятью жизнями.

Когда наш разговор подошел к концу, я открыл дверь и позвал брата: «Теперь заходи, Эдди», – как будто нам было по десять лет.

С этого мы с Майклом начали. Следующие четыре месяца он со своей семьей прожил в Нью-Джерси, и в этот период мы стали заново отстраивать нашу дружбу. Мы проводили вместе время, беседовали о музыке и воспоминаниях – просто разговаривали друг с другом, как и всегда раньше. Я работал в Манхэтене, но часто заезжал в Нью-Джерси, чтобы увидеть Майкла и детей. Его сорок девятый день рождения, который случился через десять дней после пятидесятилетия моей мамы, мы отметили большим семейным ужином. Мама наготовила, и вдобавок мы заказали пиццу, потому что Майкл обожал пиццу.

Время, проведенное в Бахрейне после суда, стало для него хорошим отдыхом. Ему нужно было уехать, заняться собой, и теперь он казался полным новых сил. В нем заметны были оживление и энтузиазм, и он возвращался к творчеству и свободе. Днем они с Эдди работали в студии, и Майкл продумывал идею анимированного мультфильма, который надеялся выпустить. В окружении моей семьи он мог оставаться собой, поэтому был счастлив. Мы совсем не видели признаков употребления им каких-либо лекарств. Он снова стал прежним Майклом.

Одну из спален на втором этаже мы переоборудовали в классную комнату, и в дом каждый день приходил учитель. Хотя Майкл ложился поздно, по утрам он обязательно поднимался на рассвете, чтобы помочь детям подготовиться к урокам. Кормила детей моя мама, но Майкл их одевал – всегда очень опрятно, как если бы они шли в настоящую школу, – и следил за тем, чтобы они чистили зубы.

Во время нашего длительного разговора мы с Майклом решили, что будем работать над нашей дружбой (не над бизнесом, только над дружбой) и теперь мы оставались верны своему слову. Все имевшиеся проблемы между нами были разрешены. Мы шутили, вспоминая старого Гари, его дурацкие песни и то время, которое мы с Майклом провели в парижском Диснейленде. Как-то на аттракционе «Питер Пэн» тогда мы остановились возле аниматронной Венди. «Она такая красивая!», – вздохнул Майкл. Мы переглянулись и немедленно поняли, что нужно делать. Я не горжусь этим эпизодом, и это было нехорошо, но не сделать этого было нельзя. В знак нашего восхищения мы задрали Вэнди юбку и расписались на ее, скажем так, аниматронных прелестях. Я уверен, что и сегодня, если кто-то отважится поднять юбку бедняжки Венди в Париже, он обнаружит там мой автограф и автограф Майкла, пометившие нашу территорию. Вообще-то я соврал, когда сказал, что не горжусь этим моментом. На самом деле, горжусь.

Тем временем в студии с Эдди дела шли хорошо. Так же как меня Майкл подготовил к тому, чтобы вести с ним бизнес, в Эдди он с юных лет развивал музыкальный талант и обещал, что если брат будет стараться, то однажды получит свой шанс. Даже хотя Эдди был младше меня, я во многом на него равнялся. И я был счастлив, что теперь они работали вдвоем и Майкл снова занялся музыкой. Вместе с нашим близким другом Джеймсом Порте они написали двенадцать песен, три из которых («Breaking News», «Keep Your Head Up» и «Monster») позже появятся в альбоме Michael.

Казалось, что все встало на правильные рельсы – жизнь Майкла, моя жизнь и наша дружба. Но многие месяцы накипевших обид и раздражения не прошли даром: несмотря на перемены к лучшему в других областях, мы с братом по-прежнему не могли наладить контакт. Каждый из нас затаил обиду на другого, и хотя ради Майкла мы старались ее не демонстрировать, любому, кто бывал у нас, было ясно, что между нами все уже не так, как прежде. Мы вели себя друг с другом вежливо, но все еще не помирились. И непонятно было, помиримся ли когда-нибудь.

Эпилог

На первую годовщину смерти Майкла на месте его захоронения состоялась мемориальная встреча. Семья, друзья и фанаты приехали к мавзолею на кладбище Форест-Лон. Снаружи собрались толпы людей, но внутри самого мавзолея было всего несколько человек: Рэнди, Дженет, Джермейн, Марлон и некоторые кузены Майкла. Пастор сказал речь, и племянник Майкла, Огги, произнес несколько искренних красноречивых слов в память о своем дяде. Они впечатлили и очень тронули всех нас.

Когда церемония завершилась, я вышел вперед, к гробнице. На крышке ее покоилась большая золотая корона. Я приподнял корону, как делали другие, и заметил под ней отделение, полное жвачки «Bazooka». Это был милый штрих, заставивший меня улыбнуться. Майкл обожал такие вещи. Я произнес молитву за Майкла и задержался еще ненадолго, чтобы поговорить с ним - поблагодарить за все, что он сделал для моей семьи и за все, что дал мне. Я пообещал приложить все усилия, чтобы сохранить его наследие так, как он бы того хотел. «Спасибо тебе, - сказал я про себя, - за самое большое приключение, какое только один человек может подарить другому. Спасибо за то, что открыл моим глазам целый мир, который я никогда не получил бы возможности узнать, если бы не ты. Спасибо за воспоминания, которые ты оставил со мной. Мне по-настоящему повезло, что ты был в моей жизни. Я люблю тебя и скучаю по тебе».

Позже мне рассказали, что когда я отходил от гробницы, на пол, кружась, опустился белый лепесток. День был не ветреный, а даже если ветер и был, мы находились внутри здания. Там не было открытых окон и дверей. Мне хочется верить, что Майкл услышал меня, и лепесток – это был его способ ответить. Никогда ведь не знаешь наверняка.

***
Моя жизнь не была нормальной. Пока мои друзья отрывались на вечеринках в колледже, играли в «пив-понг» и встречались в барах, я строил жизнь в совершенно другом мире. И, тем не менее, мне выпало огромное счастье. Помимо дорогой, любящей семьи у меня был учитель, отец, брат и друг, который к тому же обладал невероятным талантом, сделавшим его центром всеобщего внимания. Я увидел жизнь с позиции суперзвезды, изнутри. Я чувствовал на себе интенсивность этого внимания и видел темные тени, что маячили на его границах и манили к себе. Это была жизнь, полная исключительных преимуществ и делавшая многое доступным, но за нее приходилось платить бременем изолированности и секретности. Сначала я жил этой жизнью как маленький мальчик, потом, взяв на себя более ответственную роль, я узнал ее нюансы и сложности, хорошие и не очень, а также проблемы и препятствия, с которыми приходилось сталкиваться и справляться Майклу, чтобы продолжать работу и развивать свое искусство. У самого Майкла я научился исследовать мир через книги; благодаря ему я получил возможность познакомиться с различными людьми, местами, религиями и культурами мира. Я влюбился в музыку и шоу-бизнес.

Но главное, я узнал ценность и красоту чистого сердца. Я выучил и непростые личные уроки: о разрушительной жадности и беспощадной корысти, о болезненных ранах предательства, о нелегком балансе между любовью и самосохранением, о том, как сложно сберечь непростую и дорогую дружбу в угрожающей конкурентной среде.

Я провел большую часть жизни на орбите Майкла, но, если будет на то воля Божья, меня ждет еще длинная жизнь. Я верю в то, что некоторые пути в жизни предрешены и события происходят не просто так, но в то же время от нас зависит, сможем ли мы воспользоваться тем, что было нам дано. Я рассматриваю дружбу с Майклом и подаренный ею бесценный опыт как важные уроки к тому, что мне предстоит сделать в будущем. Я намереваюсь не растерять то, что выучил, и применить к делу, выстроить свое собственное наследие – что бы это ни подразумевало. Ничто из того, что было дано мне, я не принимаю как должное. Для меня – для любого, кого тронула музыка и личность Майкла, - его миссия была проста, и он часто повторял ее: все ради любви. Я живу по этому принципу.

Неверлэнд, насколько я знаю, теперь заброшен. Зоопарк пустует. Аттракционы из парка развлечений вывезли. Фотографии ранчо, которые я видел, показывают его в печальном состоянии запустения: некогда аккуратно подстриженные газоны теперь местами заросли травой, а местами высохли; тент над автодромом провис и порван; вигвамы осели внутрь. Давно пустующий главный дом, должно быть, полон спертого воздуха и приведений. Место, которое было создано для жизни, смеха и детей превратилось в преследуемый призраками прошлого символ выдающейся экстравагантности Майкла.

По правде говоря, я не скучаю по аттракционам или зоопарку Неверлэнда. Я скучаю по мелочам: по тому, как мы с семьей, Майклом и детьми, закутавшись в теплые вещи, ходили вместе ужинать в вигвамы. Маленький Принс болтает без умолку. Пэрис не отпускает своего отца – папина дочка. Бланкет на руках у Майкла. Я вижу это так ясно. Группа укутанных людей, идущих вдоль железнодорожных путей. Играет музыка. Звук водопада. Смех Майкла. Его фетровая шляпа. Даже если бы мы с Майклом сохранили такие отношения, какие были между нами, когда его не стало, - либо примирившись и разойдясь в разных направлениях, либо работая вместе над его концертами, - я знаю, что между нами осталась бы ностальгия по проведенным вместе годам. И я уверен, что, будь он жив, мы бы кругами приходили друг к другу снова и снова из года в год, чтобы вернуться к этим воспоминаниям, побеседовать, выпить вина и послушать вместе музыку – до самой старости.

Иногда по вечерам в Неверлэнде мы просили шеф-повара собрать нам корзину для пикника на следующее утро. С рассветом мы с Майклом выезжали на мотоциклах и ехали минут десять-пятнадцать вверх, в горы. Там мы расстилали одеяла и завтракали, наблюдая, как восходит солнце. Мы были все еще на его территории, но так далеко, что нам не виден был даже дом. Это был иной мир, невероятно умиротворенный. Я поднимался в горы постоянно, даже без Майкла, и знал все тропы, что вели с территории, все секретные дорожки и кратчайшие пути, далеко на окраинах поместья. Горы были тайным убежищем для нас, вместе и по отдельности. Те горные тропы бывали очень узки, так что требовалось сохранять осторожность. Одно неверное движение – и ты сорвешься с обрыва.

Однажды Майкл позвал: «Поехали в горы, Фрэнк». Мы вскочили на мотоциклы и отправились по тропе, вьющейся вверх по склону, которой не знали раньше. Дорога становилась все уже, как хвост змеи, и внезапно исчезла совсем. Майкл, ехавший впереди, в последний момент остановил мотоцикл. Я остановился позади него. Он обернулся ко мне.

- Эплхед, тут нехорошо.

Тропы впереди не было. Слева от нас был обрыв, справа – стена утеса, и разворачивать мотоциклы было негде.

- Не волнуйся, - ответил я. - Я сейчас аккуратно сдам назад.

Я включил нейтральную передачу и начал осторожно откатывать мотоцикл задним ходом. Было страшно. Я знал, что стоит мне взглянуть вниз, и я покойник. Но, хоть это и было опасно, я должен признать, что люблю такие вещи, и Майкл любил. Откатившись назад на безопасное место, мы ухмыльнулись друг другу, развернули мотоциклы и разогнались обратно под гору.

Каждый день что-нибудь напоминает мне о жизни с Майклом. Будь то песня, эмблема Диснея, доверчивый человек, напрашивающийся на розыгрыш... По ночам, я все еще вижу его во снах – во снах о былых временах. Мы в турне, на каком-то мероприятии, идем плечо к плечу. Делаем то, что делали годами, и может быть, делали бы еще годы, сложись все иначе.

Я сожалею о том, как наши отношения пострадали во время и после суда. Хотел бы я, чтобы жизнь не становилась такой запутанной, но жизнь имеет такую тенденцию, особенно жизнь столь масштабная и нацеленная на успех, как была у Майкла. Однако в конце концов мы с ним помирились. С малых лет я понимал, что быть другом Майклу Джексону означало оставаться с ним рядом в хорошие времена и в плохие. Он всегда был для меня важен, и я никогда не переставал любить и защищать его. Мне нравится думать, что когда-нибудь мы снова отправимся вместе в горы.

Фотографии

Когда мой отец впервые познакомился с Майклом, он работал в отеле «Hemsley Palace» в Нью-Йорке.

Этот снимок Майкла с моим отцом был сделан в «Hemsley Palace» вскоре после злосчастных съемок рекламы Пепси, во время которых Майкл получил ожоги. (Поэтому здесь у него повязка на голове.)

Это фото нас с Майклом было сделано во время нашего первого знакомства в «Hemsley Palace» в 1984-м.

Эммануэль Льюис также был в «Hemsley Palace» во время той первой встречи.

Эммануэль Льюис, мой отец и я (со своим игрушечным лимузином в руке).

Прощаемся с Майком в конце того первого визита.

Этот снимок мне особенно дорог. Первая фотография Майкла, которую сделал я сам.

Один из наших первых визитов в «Hemsley Palace» На этот раз отец взял меня, брата Эдди, который сидит у него на коленях, и нашу маму Конни (справа).

В то время, когда мой отец работал в «Hemsley Palace», он также вместе с братом Алдо открыл ресторан. Эта фотография сделана в ресторане «Aldo’s» в Нью-Джерси. Слева направо: отец, Доминик, Бонни, бывший менеджер Майкла Билл Брей и Фрэнк Дилео.

После нашего знакомства в отеле, Майкл стал наносить визиты посреди ночи в наш дом в Хоторне, Нью-Джерси. Никто в нашей семье не знал, когда он приедет, поэтому мы с братом Эдди (справа) обычно встречали его в пижамах.

Еще один из поздних визитов Майкла к нам домой. Слева направо: моя мать, я, Майкл, Эдди, мой брат Доминик и отец.

Майкл был не единственным членом семьи Джексонов, с кем мой отец общался в отеле «Hemsley Palace». На этой фотографии он с Тито (слева), Джеки (по центру) и Марлоном (справа).

Периодически Майкл и члены его семьи заезжали в «Aldo’s» перекусить в приватном зале на втором этаже, где и была сделана эта фотография. Слева направо: мой отец, Латойя Джексон, Рене Элизондо, Дженет Джексон, Джек Гордон и моя мать.

В отеле «Hemsley Palace» после нью-йоркского концерта Bad-тура. В тот вечер мы подарили Майклу экземпляр часов, которые мы все нацепили на рубашки. Слева направо: я, Эдди, Майкл и моя кузина Даниэль.

Я и Эдди с Вупи Голдберг, ожидаем начала концерта Майкла в Нью-Йорке.

Майкл навещает моего отца в магазине одежды «Brioni» в Нью-Йорке.

За кулисами перед концертом Bad-тура в Нью-Йорке/Нью-Джерси. Слева направо: моя «тетя Роро» (как Майкл звал ее), мама, Майкл, друг семьи Кристин, отец, я и Эдди.

Отец с Майклом и Софией Лорен за кулисами во время Bad-тура.

С самого начала мой отец произвел на Майкла хорошее впечатление. Майкл говорил мне: «У тебя такой чудесный папа». С моим отцом легко, и как только Майкл это понял, между ними завязалась дружба.

Я (слева), Эдди (справа) и Майкл за кулисами во время Dangerous-тура в Лондоне в 1992 году. Даже Майкл любил поддерживать наш семейный ресторан, нося футболку «I love Aldo’s».

http://img.photobucket.com/albums/v498/ … ics/21.jpg

Я путешествовал с Майклом по всему миру, но ни одно место не было таким особенным и волшебным, как Неверлэнд. Этот знак встречает вас, когда вы въезжаете в Неверлэнд сквозь первые ворота.

Майкл часто принимал в Неверлэнде семьи, чтобы другие люди тоже могли насладиться аттракционами и животными в зоопарке.

Аттракцион «Морской Дракон» в Неверлэнде – место многочисленных сражений конфетами.

Бентли Майкла, припаркованный позади дома. Справа находится офис Майкла (с фигурой Питера Пэна за окном)

«Небесная беседка» в Неверлэнде. Мы, бывало, завтракали и обедали там, а по ночам ходили туда смотреть на звезды. В полу беседки был закреплен бинокль, в который можно было смотреть на небо и территорию. Вид оттуда открывался совершенно потрясающий, особенно по ночам, когда зажигались огоньки Неверлэнда. Словами не опишешь, как красив был Неверлэнд ночью.

Прекрасный образец ландшафта Неверлэнда. Эти кусты, остриженные под жирафов, находились за бассейном.

Мой гольф-карт в Неверлэнде. Дизайн для него я придумал сам во время Dangerous-тура. Мой гольф-карт был самым быстрым из имевшихся у Майкла и имел встроенный CD-плеер и колонки.

Мост, который надо было перейти при подходе к главному дому. Мы катались на водных мотоциклах по озеру справа от моста.

Майкл потратил годы на то, чтобы довести Неверлэнд до совершенства, уделяя внимание каждой мелочи. Он, бывало, гулял по территории и указывал на недостатки или детали, которые хотел изменить. Майкл относился к Неверлэнду с такой же щепетильностью, как с своей музыке. Все должно было быть безупречно

Этот знак стоял напротив железнодорожной станции, по пути к парку развлечений, зоопарку и кинотеатру.

Главный вход в дом Майкла. Когда прибывали гости, персонал Неверлэнда выстраивался на лестнице, чтобы поприветствовать их.

Мой брат Алдо и Сестра Мари Николь играют с орангутангом Майкла по имени Брэнди в зоопарке Неверлэнда.

Мари Николь на поезде «Долины Неверлэнда», идущем к театру и парку развлечений.

Внутри главной железнодорожной станции Неверлэнда. Станция всегда была полна конфет и свежей выпечки.

За кулисами с Майклом во время Dangerous-тура. Слева направо: отец, Эдди, Майкл и я.

В Тель-Авиве во время Dangeous-тура с братом Эдди (слева), Майклом и Биллом Бреем (позади меня). Мой отец – на заднем плане слева.

Одним из кумиров Майкла был Брюс Ли, и Майкл определенно повлиял на мое увлечение им – настолько, что я нарядился Брюсом Ли однажды на Хеллоуин в Нью-Джерси. Майкл отправился с нами просить конфеты в костюме врача. Также на фото: мой брат Доминик, Мари Николь и Эдди.

Майкл в нашем номере отеля во время поездки в Евро-Дисней.

Когда Майкл исполнял «Billie Jean», его превращение вызывало трепет. Отчасти гениальность выступления была в том, что оно казалось простым и естественным. Но за видимой простотой скрывалось глубокое понимание Майклом композиции и искусства рассказа.

Моя сестра Мари Николь, Майкл и брат Доминик в отеле в Рио-де-Жанейро. На этом снимке он учит их карточной игре после утомительного дня съемок «короткометражного фильма» к «They Don’t Care About Us».

Майкл исполняет «The Way You Make Me Feel».

Слушаем музыку вместе с Майклом в доме моих родителей во Франклин Лейкс, Нью-Джерси.

Майкл обладал невероятной склонностью к дурачествам, и мы постоянно подшучивали друг над другом, поэтому на этом фото я поставил ему рога. Здесь мы за кулисами, пред специальным концертом Майкла для Султана Брунея. Слева направо: Эдди, Майкл, Доминик и я.

Моя мать с Майклом за кулисами перед концертом HIStory-тура.

Этот снимок я сделал, пока Майкл разговаривал по телефону в отеле «Four Seasons» - на фото отчетливо видны следы витилиго у него на руках.

Алдо, Мари Николь и Доминик с Майклом в Бразилии.

Мари Николь и Алдо спят на коленях у Майкла в Сан-Паоло, в период съемок видео «They Don’t Care About Us».

Моя бабушка Николетта Соттоли с Майклом в доме родителей во Франклин Лейкс. Майкл обожал мою бабушку, и она любила его. Он даже посвятил ей одну из наград.

Моя семья много путешествовала с Майклом во время HIStory-тура. В какой бы стране мы ни были, шоу всегда было потрясающим. Поклонники любили Майкла, и это чувство было взаимным.

Мари Николь, Доминик, Майкл и Алдо спят в машине по пути в отель во время HIStory-тура.

Снимок, который мой отец сделал потихоньку сбоку сцены, когда Майкл исполнял «Beat It» во время HIStory-тура.

Алдо, Доминик и Мари Николь за кулисами с Майклом перед концертом HIStory-тура.

Майкл часто выходил в публичные места, но только не в своем собственном обличии. Он всегда носил отвлекающие костюмы. Одним из его частых аксессуаров был тюрбан на голову, прикрывавший лицо, как на этой фотографии со мной и моими родственниками в Disney World во Флориде.

На выходе с аттракциона «Spider-Man» в Disney World во Флориде. Слева направо: доктор Алекс Фаршиан, Спайдермэн, Джозеф Фаршиан (сын доктора), Майкл, его сын Принс и дочь Пэрис (в масках Спайдермэна) и я.

«Спящий Принс» - картина в шесть футов, заказанная Майклом. Мой брат Эдди (слева) и я (справа) в образе королевских стражей охраняем Принса, спящего на троне.

Принс и Пэрис держат мою собаку Гуччи, сидя у камина в доме моих родителей во Франклин Лейкс

Майкл исполняет «Smooth Criminal».

Майкл и Марк Шаффел, продюсер сингла «What More Can I Give», в студии звукозаписи во Флориде

Майкл был помешан на каждом шаге процесса записи, уделял внимание каждой детали песни и часто просил продюсеров начать сначала, если ему не нравилось то, что он слышал. Может быть, такой подход был не всем по душе, но он давал блестящие результаты.

Майкл в студии во время съемок видео «What More Can I Give».

Юмор Майкла наблюдали не только члены семьи. Он любил шутить со многими людьми и умел заставить взрослых вести себя по-ребячески. Поэтому Марк Шаффел наставил ему рога на этой фотографии.

Я, Дитер Уизнер и Майкл в Неверлэнде, во время благотворительного мероприятия в честь Бразильского художника Ромеро Бритто. Вечеринка также совпала с сорокапятилетнем Майкла. Майкл позже сказал: «Это была самая большая вечеринка, когда-либо, данная в Неверлэнде».

Подарок Майклу на день рождения от Ромеро Бритто.

Торт для Майкла.

В тот вечер Майкл начал битву едой...

… но весь в торте оказался в итоге он.

Аарон Картер и Майкл после сражения тортом.

Майкл в Неверлэнде с Родни Джеркинсом, известным продюсером, который работал с ним над альбомом Invincible.

Майкл, Крис Такер, Аарон Картер и Ник Картер в Неверлэнде.

Майк Тайсон и Майкл в Неверлэнде.

Моя семья оставалась близка с Майклом до конца его жизни, и каждый из нас ощущает потерю каждый день. Это фото было сделано в отеле «Four Seasons», на праздновании одного из дней рождения Майкла. Верхний ряд, слева направо: Майкл, я, мой отец, Доминик, Эдди. Нижний ряд: Алдо, Принс, Пэрис и Мари Николь.

Никогда больше на свете не будет такого, как он. Никогда.

презентация книги Фрэнка

http://www.youtube.com/watch?v=mxaMitx1CFs