(первые дни скандала с Чандлерами)

Все случилось так быстро. Ощущение было такое, будто весь мир потерял управление. Я так хотела поговорить с Майклом и сказать ему, что я полностью на его стороне, но он не звонил целую неделю. Мне казалось, что прошла целая вечность, поскольку раньше он звонил каждый день.

А затем, 8 сентября, он наконец-то позвонил. Его голос был хриплым и слабым.
– Привет, это Майкл. Кто это?
– Привет, Майкл. Это я, Шана.
– Привет, Шана. Как дела?

Я сказала, что у меня все хорошо, а затем выпалила:
– Майкл, я просто хочу сказать, что я люблю тебя.

Эти слова просто сорвались с языка. Я впервые сказала их ему и слегка волновалась, какой будет его реакция, но если все это сумасшествие и научило меня чему-то, так это тому, что никогда не знаешь, что с тобой будет завтра. Я уже слышала от людей, что Майкл был настолько нестабилен эмоционально, что он мог просто не пережить следующую ночь. Я не могла упустить момент и не сказать ему о своих чувствах.

Он сразу ответил:
– Я тоже тебя люблю.

Казалось, он искренне тронут, и ответил тоже искренне.

– Все будет хорошо, Майкл, обещаю.

У меня начал дрожать голос. Где-то глубоко в душе я совсем не была уверена, что все будет хорошо. Тогда шансы на это были крайне малы. Но звук его голоса буквально разбивал мне сердце. Он был таким слабым, словно едва-едва мог держаться. В прессе про него публиковали такие ужасные истории. Уверена, он почувствовал облегчение, когда понял, что я все еще поддерживаю его.

– О, ты такая милая, спасибо, – ответил он дрожащим голосом. Затем он внезапно сменил и тему, и настроение, и теперь его голос звучал так, словно он был счастливейшим человеком в мире. – Те съемки были веселые, скажи?
– Да, очень, – ответила я более жизнерадостно, подстраиваясь под него.
– Помнишь, как я повторял «а вот так страшно?», и мальчик качал головой, что нет, а его отец кивал и говорил, что да? Правда, смешно?

Тогда это и правда было смешно, но сейчас – уже нет. Теперь, когда эта сцена разыгралась в реальной жизни, и Майкла могли арестовать из-за этого… Мне уже не было весело. Мне казалось, что так Майкл пытается мне сказать, что именно происходит сейчас в его жизни, со всеми этими обвинениями… что отец Джордана просто заставил сына выдвинуть их. Удивительно, как в жизни повторился сценарий, написанный для фильма.

Майкл все болтал и болтал, так быстро, что я не могла вставить ни слова:
– Мне было так весело на съемках. Я просто обожаю заниматься подобными вещами.

Я согласилась с ним и сказала:
– Я тоже. Вот бы заниматься таким все время.
– Знаю, – сочувственно ответил Майкл. Затем он рассмеялся и продолжил болтать про Is It Scary, вспоминая каждую строку диалогов, которые мы снимали в тот единственный день, когда он был с нами. Все эти строки до ужаса напоминали то, что происходило сейчас – насмехающиеся и осуждающие его люди. В тот момент мне вдруг подумалось, что, возможно, для Майкла вся жизнь была просто фильмом, а мы все – актерами на сцене.

Внезапно, словно вернувшись обратно на землю, он сказал:
– Но нам так и не довелось закончить работу…
– Я знаю. Я была так расстроена, – ответила я, и впрямь расстроившись. А затем снова сменила тему на более веселую. – Ты сейчас где?
– В Японии, – рассмеялся он.
– Япония? А связь такая качественная, будто ты в соседнем здании.
– Я знаю, – ответил он.
– А который там час?
– Раннее утро. Очень раннее.

На самом деле там было 10:30 утра. Теперь его голос звучал неестественно радостным, словно у него не было никаких забот и проблем. Его настроение изменилось за долю секунды. Он начал шутить и болтать. Мы потрещали еще немного, и мне пришлось спросить его, хочет ли он поговорить с кем-то в офисе. Остальные телефоны буквально разрывались, и я волновалась, что пропускаю важные звонки. Он сказал, что перезвонит позже.

Поскольку я знала, что он сейчас переживает очень трудные времена, все это казалось весьма странным. Но я была рада, что хоть немного подняла ему настроение. Я также подозревала, что он, возможно, принял какое-то лекарство. Он говорил невнятно, а его радостный голос казался всего лишь прикрытием. В любом случае, я вздохнула с облегчением. Я даже подумала, что Майкл все-таки справится с этими проблемами. Поговорив с ним, я уже не сомневалась, что он невиновен в совращении детей. У него был такой милый, успокаивающий голос. И он был таким добрым. Я была убеждена, что человек с таким добрым сердцем и добрым голосом ну никак не может сделать такие отвратительные вещи, в которых его обвиняли. Так что я положила трубку, влюбившись в него еще больше.

Многие из наших сотрудников начали высказывать мысль, что мы с Майклом должны пожениться. Все считали, что для него это будет лучший выход. Для всех было очевидно, что мы нравились друг другу, так что это был бы вполне логический шаг, чтобы исправить его имидж. Джим Мори велел мне проверить паспорт, чтобы он был действительным, на всякий случай. Они собирались отправить меня за границу, чтобы встретиться с Майклом и изображать его «подружку» в нескольких городах его тура. Если нас случайно кто-то сфотографирует – тем лучше. «Теперь нам надо убедить Майкла», – говорил Джим. Я была очень взволнована. Печальный период в жизни внезапно превратился в увлекательную поездку на американских горках. Каждый день возникали все новые повороты.

Даты концертов наступали и проходили, а меня так и не отправили к Майклу. Я начала терять надежду, что это когда-нибудь произойдет. У Майкла бывали хорошие и плохие дни, он мог внезапно и непредсказуемо отменить концерт в самый последний момент. Ему становилось все труднее выступать, пока разворачивался скандал. Мне было так его жаль, но я не знала, чем помочь. Каждый день в прессе печатали все новые подробности этой ужасной истории. Он был на обложках всех таблоидов, каждую неделю, и каждая история была все хуже и хуже. Телешоу Hard Copy заплатило горничным и телохранителям Майкла, чтобы они рассказали о нем какую-нибудь гадость.

(дальше она пишет о том, что и сама получила несколько угроз «от так называемых фанатов, потому что они знали, что я знакома с Майклом», ей позвонил какой-то мужчина с итальянским акцентом и сказал: «Если хоть слово вякнешь про что-нибудь, что тебе известно – отстрелю нафиг твою долбанную башку!» Она не поняла, с чего вдруг ей кто-то решил угрожать, ведь она друг Майкла и поддерживает его. После этого она признаёт, что начала слегка сомневаться с его невиновности, думала – если он невиновен, почему кто-то идет на такие меры, чтобы заставить меня молчать? Еще она думала, что их телефонные разговоры, возможно, представили бы его как не слишком невинного парня, но, с другой стороны, она взрослая женщина, и это могло бы ему помочь. После этого она начала слышать щелчки в своем домашнем и рабочем телефоне и решила, что ее прослушивают, после чего у нее опять начала развиваться паранойя. Потом ей кто-то прислал огромный букет подсолнухов с запиской «я люблю тебя» без подписи. Но даже цветы показались ей угрожающими, и она их сразу выбросила. Она начала подозревать, что, возможно, звонивший ей с угрозами человек – Энтони Пелликано, которого нанял Майкл; он был известен тем, что прослушивал телефоны всех своих клиентов, чтобы получить информацию; позднее его за это посадили в тюрьму. Тем временем, Майклу стало так плохо, что его мать поехала за ним в тур. Врачи сказали ей, что он отказывается есть, поэтому его перевели на внутривенное питание, и он ходил с капельницей.)

В один из дней Майкл позвонил из Чили. Едва услышав его голос, я чуть не заплакала. В его обычно прекрасном голосе слышалась вся боль, которую он испытывал. Словно у него вырвали душу.
– Привет, это Майкл. Это Шана?

Я подтвердила, что это я, и он спросил, как у меня дела. Я поверить не могла, что при всем том, что с ним творилось, у него еще нашлись силы спросить подобное. Я расстроилась еще больше.
– Я очень по тебе скучаю, Майкл, – ответила я.
– Я тоже скучаю, – ответил он срывающимся голосом.

Мы несколько секунд молчали, не зная, что еще сказать. Судя по его голосу, он до этого плакал. Мне хотелось только одного – обнять его снова и никогда не отпускать. Такая ранимая, чувствительная душа, как у него, не была приспособлена к этому жестокому миру.

– Я так хочу увидеть тебя снова. И когда увижу, я собираюсь крепко тебя обнять и поцеловать, – сказала я, пытаясь поднять ему настроение. Он хихикнул и сказал:
– Окей. Жду не дождусь.

Он говорил медленно, растягивая слова. Слышать его таким было настоящей пыткой.

На следующий день у него должен был быть концерт в Чили. Примерно в 11 утра он позвонил и попросил соединить его с Сэнди. Затем он снова перезвонил через 10 минут. Голос у него был довольный, но я поняла, что что-то не так. Он никогда не звонил в дни концертов. Позднее я узнала, что если он звонит в день концерта, значит, концерт не состоится.

Разумеется, Майкл перезвонил снова и сказал, что ему «больно». Он каждый раз так говорил, когда не хотел выступать. В этот раз он сказал, что потянул мышцу, и ему слишком больно танцевать.

Когда Майкл звонил и говорил, что заболел и не может работать – это вам не обычный отгул по болезни. Когда он отменял хотя бы один концерт, это значило потерю миллионов долларов и необходимость заново составлять график оставшихся концертов. Этот тур летел в тартарары. Майклу действительно было больно, но эта боль не имела отношения к физике.

Фанаты в Чили, естественно, очень расстроились, что шоу отменили в последний момент, а некоторые, самые настырные, пикетировали отель Майкла с плакатами «ниггер, вали домой». Майкл уехал почти сразу и отправился в Мехико. В итоге это окажется его последней остановкой в туре.

В то же время мы пытались добиться от Майкла утверждения релиза клипов Dangerous для домашнего просмотра, чтобы успеть выпустить их к Рождеству. Он вил веревки из всех сотрудников звукозаписывающей компании. Всякий раз, как они заканчивали работу, Майкл находил там что-нибудь, что ему не нравилось – обычно какую-нибудь мелочь, но эта мелочь требовала от всех немалых дополнительных усилий. Когда компания думала, что им, наконец, удалось сделать все, как он хотел, он внезапно мог решить, что ему не нравится микс в Gone Too Soon. Разумеется, этот микс был точно таким же, как в альбоме (по сути, единственным существующим в природе), и раньше он его вполне устраивал. Дирекция «Сони» готова была задушить его, а в нашем офисе все беспокоились, что он вконец сходит с ума. Я же решила, что таким образом он просто бунтовал против всего, что происходило. Такое же оправдание я придумала ему, когда он начал путешествовать с двумя мальчиками, братьями Касио. Он, казалось, выставлял напоказ тот факт, что они были с ним. Словно хотел показать людям, что ему плевать на их мнение. Если он хотел тусоваться с детьми, он это сделает. Вместо того, чтобы проводить время со мной, он выбрал их. Я никак не могла с этим примириться. Он вредил сам себе.

В Мехико ситуация все ухудшалась. Майкл отыграл первые два шоу 29 и 31 октября. Они прошли хорошо, если не учитывать тот факт, что он вычеркнул из программы целых шесть песен, которые были на первом шоу тура в Бангкоке. У всех, кто участвовал в туре, нервы были ни к черту. И именно нашему офису в Gallin Morey приходилось все улаживать, когда Майкл отменял очередной концерт.

2 ноября Майкл позвонил и попросил соединить его с Сэнди. Я уже понимала, что опять что-то не так, поскольку это был день очередного концерта. Его голос звучал ужасно – хрипло, как у жабы, и он опять еле ворочал языком. «Мне больно», – жаловался он. Я уже знала, что это значит. Ну вот, опять. Сейчас отменят еще одно шоу. Он утверждал, что у него болит зуб, и ему слишком больно, чтобы выходить на сцену. Ассистентка Сэнди сказала мне:
– Он сходит с ума.

Я ответила, что, как мне кажется, он что-то принимает. Я ведь знала, как звучит его голос, когда он в порядке, а сейчас все было совсем не так.

На следующий день мне позвонил пластический хирург Майкла, Стивен Хоуффлин. Он сказал, что Майкл позвонил ему поздно ночью и умолял его приехать в Мехико как можно скорее, мол, это очень срочно. Следующее шоу было запланировано на 6 ноября. Доктор Хоуффлин попросил меня поискать подходящие рейсы из ЛА в Мехико. Интересно, зачем Майклу так внезапно потребовался пластический хирург. Затем мы узнали, что Майклу нужно срочно провести стоматологическую операцию, и, разумеется, придется перенести дальнейшие концерты. Он становился все изобретательнее, придумывая себе оправдание для отмены шоу.

8 ноября в Gallin Morey созвали большое собрание. Пришла вся команда Майкла, его адвокаты Говард Вейцман и Берт Филдс, детектив Энтони Пелликано, Стив Шабре (глава MJJ Productions), Джим и Сэнди. Встреча шла около двух часов. Я знала, что они обсуждают что-то очень важное. Когда все закончилось, люди вышли из кабинета с усталыми лицами, словно они только что пережили войну.

Джим подошел ко мне и спросил:
– Почему бы тебе не полететь к Майклу и не позаботиться о нем?
– Ему опять плохо? – спросила я.
– Да, ему опять плохо, – печально ответил Джим.

В тот же день Майкл давал показания по делу о нарушении авторских прав. Его записывали на видео и потом показывали отрывки в новостях. Мне показалось, что он опять что-то принял. Он едва мог держать глаза открытыми во время дачи показаний. На следующий день Сэнди объявил на нашем еженедельном собрании: «В пятницу про Майкла будет объявлено очередное дерьмо. Если кто-то будет звонить, сразу переключайте на юридический отдел».

Это прозвучало зловеще. Мы все гадали, что бы это могло быть. Я знала, что это наверняка как-то связано с той встречей, где были все крупные «шишки». Как бы там ни было, но все, что происходило сейчас, находилось под контролем лучших специалистов по устранению негативных последствий и исправлению репутации. Этот опыт научил меня, что, если какая-нибудь звезда попала в переделку, всегда следует скептически относиться ко всем заявлениям или действиям, исходящим от людей из команды этой звезды. Уж лучше читать таблоиды, чтобы узнать правду.

В тот же день, 9 ноября, Майкл дал еще один концерт. И хотя отзывы на него были не очень, по крайней мере, он вышел на сцену.

Следующей остановкой был Сан-Хуан в Пуэрто-Рико, первый город, находившийся на территории США. Мы волновались, как бы Майкла не арестовали, едва он ступит на американскую почву. Он специально отправился в тур чуть раньше, чем полагалось, чтобы успеть вылететь из страны на случай, если начнутся серьезные проблемы. Но у него еще оставался один концерт в Мехико 11 ноября. В тот же день по CNN передали, что остаток тура будет отменен. Я решила, что, возможно, это и есть та самая «грандиозная» новость, о которой нас предупреждали. Но я чуяла, что должно быть что-то еще.

12 ноября был самый безумный день, и это не преувеличение. С самого утра, едва я приехала на работу, вокруг творился ад, и я сидела в самом его центре. Ассистентка Сэнди, Шейла, сказала мне, что, если кто-то начнет звонить (а люди точно начнут), чтобы я не давала никаких комментариев и сразу переключала их на адвоката Майкла, Берта Филдса. Интересно, чего еще я не должна знать, подумалось мне. Все вокруг носились в панике как куры с отрезанными головами. Я все время слышала какие-то обрывки разговоров о какой-то пленке. Интересно, что же там на этой пленке такого важного?

Телефоны трезвонили не переставая. Я умирала от любопытства. Вот-вот наверняка произойдет что-то грандиозное, но я понятия не имела, что именно. Звонили из прессы, спрашивали, могу ли я прокомментировать сообщение об отмене тура. Я переключала их на Берта Филдса. Если бы они только знали, что я так же сижу в неведении, как и все. Впрочем, мне было известно, что происходило нечто более серьезное, чем просто отмененный тур. Из офиса Майкла мне позвонила Николь, и первое, что она спросила, было: «Какого черта тут происходит?»
– Понятия не имею, но явно что-то серьезное, – ответила я. Они хорошо постарались, чтобы держать нас в неведении. Она поведала мне, что у них в офисе тоже творится ураган.

Затем позвонил Джим. Наконец-то можно поговорить с кем-то, кто в курсе событий.
– Это самый сумасшедший день в истории компании, – сказала я, утомленная донельзя, но все же взволнованная всей этой драмой.
– А Майкл не звонил? – спросил Джим.
– Нет, но звонили все остальные.
– Удивительно, да? – Джим казался уставшим и грустным.

Да что ж такого удивительного случилось, думала я. Наверное, он решил, что я уже знала этот большой секрет. Но я не знала ничего.

К моему столу подбежала Шейла и протянула мне три конверта, в каждом из которых лежала кассета:
– Останься сегодня на работе, пока Пелликано и Вейцман не заберут свои пленки.

«Да что же там на этой пленке?» – хотелось закричать мне.

Я ушла с работы после семи вечера и кинулась домой. Я не хотела пропустить экстренные новости, которые наверняка передадут сегодня. Едва ворвавшись в квартиру, я сразу включила телевизор. Буквально через пару минут программа прервалась для экстренного выпуска новостей. Я смотрела внимательно. Я была уверена, что это и есть то самое объявление. Наконец-то я узнаю, из-за чего все это безумие творится.

Диктор самым серьезным тоном прочел:
– Мы только что получили это сообщение. Поп-звезда Майкл Джексон объявил, что он отменяет свой тур, поскольку ему требуется лечение от пристрастия к болеутоляющим препаратам.

Я заорала так громко, что меня, должно быть, услышали все соседи. Я никогда в жизни не испытывала такого шока. Так вот в чем дело. Я просто не могла в это поверить. Увы, я оказалась права насчет его проблемы с лекарствами. Я знала, что он явно что-то принимал, у него постоянно менялось настроение, речь становилась невнятной во время наших разговоров. Последние несколько недель он был не в себе. Я говорила нескольким друзьям о своих подозрениях, что Майкл, наверное, принимает какие-то препараты, но мне никто не верил. Мне казалось, что проблема началась еще до обвинений. Он порой звонил и едва мог говорить, а голос у него был как у старика. Теперь все части головоломки сошлись.

Затем диктор объявил, что у них есть запись заявления Майкла о пристрастии к болеутоляющим. Майкл записал аудиообращение, где говорил, что он вынужден прекратить тур и обратиться за помощью. Теперь все стало понятно.

В ту ночь Майкл исчез из Мехико и отправился в секретную лечебницу, местонахождение которой было тогда неизвестно. Все вокруг искали его по всему миру, а пресса взбесилась еще больше. В последние недели начал часто звонить Элтон Джон. Именно он, по просьбе Элизабет Тейлор, нашел для Майкла доктора. Элизабет и ее муж, Ларри Фортенски, отправились за Майклом в Мехико и вывезли его оттуда на частном самолете.

Мать Майкла была расстроена тем, что он обратился к Элизабет, а не к ней. Ассистентка Майкла, Норма Стайкос, позвонила миссис Джексон за несколько часов до официального объявления, чтобы сообщить ей об этом лично. Майкл не хотел, чтобы она узнала об этом из новостей, как мы все. Норма сказала ей, что не может рассказать, где он, и попросила, чтобы миссис Джексон не пыталась с ним связаться. Та была в шоке. Она понятия не имела, что ее сын зависим от препаратов. Она расстроилась, что ей никто об этом не сказал и что ему не хватило смелости позвонить и рассказать ей об этом самому.

Я слышала, что Элизабет позвонила ей на следующий день и лично рассказала ей о проблеме Майкла. Один из друзей Майкла поведал мне некоторые детали. Я сидела, шокированная, и слушала откровения, которые никогда даже и не надеялась услышать. Они сказали, что Майкл постоянно жаловался, пока не получал нужный препарат. Он посещал целую толпу докторов, которые не знали, что прописывают другие. Он лгал им о том, что ему больно, чтобы получить укол или таблетку. Все эти излишние пластические операции и травмы были лишь оправданием, чтобы получить лекарство. У него не было пристрастия к пластике, как многие тогда думали – он пристрастился к обезболивающим, которые ему кололи при операциях. Он начал смешивать различные препараты, хотя результат такого смешивания мог быть чудовищным. Его жизнь была в страшной опасности. Именно поэтому Элизабет уговаривала его пройти реабилитацию. Она и сама несколько раз лечилась от зависимости, так что знала, о чем говорит. Разумеется, он не хотел ехать. Он сопротивлялся и все отрицал.

Из лекарств он предпочитал морфий, перкосет и демерол. Ситуация усугубилась до такой степени, что как-то раз, когда он вел телефонные переговоры по какому-то деловому вопросу, он просто перестал отвечать своему собеседнику. Он заснул на месте. Он отменил все концерты из-за своей проблемы, а не из-за всяких недомоганий, от которых якобы страдал. А еще он начал впускать в свое окружение всяких подозрительных скользких типов, и никто не мог понять, почему.

(дальше еще немного в том же духе, она пишет, что ездила к Дипаку Чопре, который занимался ее «духовным развитием», и тот сказал ей: «Да, это все правда насчет препаратов, увы. Но если Майкл сумеет с них соскочить, все будет хорошо». 19 ноября Норма Стайкос уволилась и уехала в Грецию, т.к. ее пытались вызвать в полицию для допроса. Это еще больше усугубило ситуацию, теперь Майкл выглядел виновным. 1 декабря в доме Элизабет Тейлор состоялось очередное собрание всех «воротил». Решили нанять для него криминального адвоката и выбрали Джонни Кохрана, т.к. он был хорошим юристом и, вдобавок, имел связи в прокуратуре.)

Через несколько дней мне наконец-то позвонил Майкл. Я не слышала его с тех пор, как он отправился на реабилитацию. Я была так рада снова слышать его голос.
– Привет, это Майкл.
– Привет, Майкл! Как ты?
– Хорошо, спасибо.

Его голос наконец-то был отчетливым. Он продолжал:
– Я вчера говорил с Тимми. Я просто хотел перезвонить ему и поздороваться.

Тимми был нашим общим знакомым; ему было всего семь лет. Майкл перезванивал всем своим друзьям-детям, чтобы заверить их, что все будет хорошо. Родители многих детей пытались подружиться со мной, надеясь, что я представлю их сыновей Майклу. Если я решала, что родители и ребенок надежны, я представляла их Майклу. Майкл почти сразу перезванивал детям и приглашал их в Неверленд. Именно так у нас с ним появились общие друзья среди детей.

Мы поболтали еще немного на какие-то отвлеченные темы, и я сказала ему, что очень рада слышать, что у него все хорошо.
– Мне очень неловко за все эти препараты, – сказал он. – Я ведь всегда был ярым противником наркотиков.

Я сказала ему, что понимаю его, ведь ему столько всего пришлось пройти.
– Я очень за тебя волнуюсь, Майкл. Пожалуйста, оставайся сильным.
– Постараюсь, и ты мне тоже небезразлична, – ответил он. И впервые за долгое время я поверила, что он выдержит все это. Его поведение и голос изменились после реабилитации. Он был очень серьезен, не хихикал и говорил нормально. Его голос был чуть хрипловатым, но звучал отчетливо. Похоже, он был готов бороться за свою жизнь и снова завоевывать мир. Он словно повзрослел за эти недели и наконец-то мог встретиться с реальностью лицом к лицу. Я никогда раньше не слышала его таким. Он боец, это точно.

10 декабря он вернулся в США, на свое ранчо Неверленд. Большинство людей считали, что он уже никогда не вернется. Его не было в стране четыре месяца, и я была рада знать, что он снова неподалеку. К сожалению, ему пришлось перенести унизительный личный осмотр. Джордан Чандлер описал окружному прокурору Санта-Барбары гениталии Майкла, и полиция хотела сфотографировать эти части тела, чтобы проверить, есть ли совпадения. В тот день Майкл звонил в офис и был так рассержен и расстроен, как никогда до этого. Я тогда не знала, что случилось, но сразу поняла, что произошло что-то очень плохое, раз уж он так разозлился. Он нетерпеливо велел мне передать Сэнди, чтобы тот перезвонил ему, и сказал, что больше не хочет ни с кем разговаривать. Впрочем, даже будучи расстроенным, он все равно оставался вежливым. На следующий день я узнала об осмотре. Мне стало так плохо и так жаль его.

(на Рождество всех пригласили на ежегодную корпоративную вечеринку. Кто-то из персонала тура рассказал ей, что тур был кошмарный, и никто не знал, придет Майкл или нет. Однажды он отменил концерт, сказав, что болен, но в тот же день его видели в магазине игрушек. Персонал пришел к нему с вопросами, а Майкл соврал им и сказал, что это был не он. Еще и возмутился, мол, почему вы верите прессе, а не мне.)

Я не верила своим ушам. Я знала, что Майкл был далеко не ангел, но слушать о нем такие вещи было крайне неприятно. Со мной он всегда вел себя как джентльмен, и я верила, что он такой и есть. Даже после того, как я услышала эти истории, мои чувства к нему не изменились. Моя любовь к нему была безусловной. Мне было наплевать, что он оказался далеко не такой идеальный, как я думала. Когда ты влюблен, никто и ничто не может заставить тебя разлюбить. Это может сделать только время – или же непреодолимые обстоятельства.

Когда студийные сессии по альбому HIStory подходили к концу, Майкл решил, что ему нужен еще один стопроцентный хит. Во время одного из наших разговоров он сказал мне, что хотел бы поработать с хип-хоп-продюсером Dr. Dre. Ему очень нравились жесткие биты Дре, и он был уверен, что вместе они смогут создать несколько хитов, которые станут классикой. Я согласилась с ним и уже с восторгом представляла текучий вокал Майкла поверх мощных битов Дре. Вскоре после моей беседы с Майклом меня пригласили на вечеринку к Дре. Я знала, что это мой шанс устроить их сотрудничество.

На вечеринке были все звезды хип-хопа, находившиеся в то время в хит-парадах. Однако, моим единственным заданием было встретиться с Дре и уговорить его поработать с Майклом. Мне казалось, это будет несложно. Кто бы не хотел с ним поработать? Едва завидев Дре, я подошла прямиком к нему и представилась. Я сказала ему, что я работаю в команде менеджеров Майкла и что Майкл очень хотел бы поработать с ним. Он повернулся и одарил меня самым сердитым взглядом, который я когда-либо видела.
– Майкл Джексон? – хмыкнул он. – Нет, меня это не интересует. Я работаю только с молодыми артистами.
– Ну, не могли бы вы просто перезвонить ему? – спросила я. – Я уверена, он бы очень хотел обсудить с вами этот вопрос. Можно я дам вам его номер телефона?

Я не собиралась сдаваться так легко. Я знала, что это сотрудничество могло бы сделать альбом Майкла классикой. Но Дре продолжал хмуриться, глядя на меня, и грубо ответил:
– Нет.

Я была в шоке, чтоб не сказать больше. Я не могла поверить, что кто-то откажется от возможности поработать с Майклом. Дре, казалось, был рассержен, что я вообще подошла к нему с подобным вопросом.

На следующий день мне пришлось сообщить об этом Майклу.
– Он грубо себя вел? – спросил тот. Я слегка приврала и сказала ему, что он не был груб, он просто хотел работать только с новыми артистами. У меня не хватило духу признаться ему, что именно ответил Дре.

––––

20 апреля 1995 года Майкл пришел в наш новый офис на встречу с дирекцией Epic Records, дочерней компанией «Сони». Они собирались обсудить маркетинговый план для нового альбома. Майкл уверенно, летящей походкой прошел сквозь сверкающие стеклянные двери нашего офиса. Его водитель, Гэри, шел следом и разглядывал приемную, любуясь нашим новым «жильем». Майкл никогда не ездил по Л.А. с телохранителями в то время, и его, похоже, никогда никто не беспокоил. Он увидел Полли Энтони, стоявшую перед моим столом. Полли занимала одну из руководящих должностей в звукозаписывающей компании Майкла. Он сердечно обнял ее, а затем увидел, что я сижу за столом прямо позади нее. Он улыбнулся и смотрел на меня, продолжая обнимать ее. А затем обошел мой стол и обнял меня тоже. Было очень приятно чувствовать вокруг себя его руки.

Приехали другие руководители Epic Records, и все отправились в наш конференц-зал. Пока они совещались, несколько раз звонила Лиза-Мари и всякий раз спрашивала, не могу ли я выдернуть Майкла с этой встречи, чтобы он поговорил с ней. Я не знаю, что там было такого важного, что ей так часто требовалось прерывать их собрание. Я в глубине души смеялась и представляла, как она просит его заехать в магазин по дороге домой и купить продукты к ужину или что-то такое.

Невзирая на неловкость ситуации, я делала то, о чем она просила – заходила в конференц-зал и потихоньку совала Майклу записку, что ему звонит Лиза. Она всегда была вежливой и терпеливо ждала столько, сколько требовалось Майклу, чтобы подойти к телефону. Ее голос очень напоминал голос ее отца, Элвиса, и это было немного жутковато. Я кайфовала от этого.

Прямо посреди встречи Сэнди позвонил мне из конференц-зала и попросил приготовить Майклу немного попкорна. Я только что сунула в микроволновку немного попкорна для себя; вероятно, он учуял запах. Трудно слышать этот маслянистый запах и не захотеть. Я сделала еще порцию и опять прервала собрание, чтобы отнести попкорн Майклу. К тому времени я уже успела прервать его раз пять – понятия не имею, как они вообще успевали что-то обсудить. Когда я ставила перед ним стеклянную миску с ароматным горячим попкорном, он шепнул мне:
– Можешь показать мне, где туалет?

По предыдущим встречам я уже привыкла к частым визитам Майкла в туалет. За три часа он мог сходить туда не менее десяти раз. Не знаю, что он там делал, но он первым делом всегда шел в туалет, когда приезжал на какую-либо встречу. Я велела ему следовать за мной, и мы вышли из конференц-зала, где за длинным столом сидело полно важных персон в строгих консервативных костюмах. Он закрыл за нами дверь, и мы, наконец, очутились в коридоре одни.

– Спасибо, что спасла меня с этого собрания, – посмеиваясь, сказал он.
– Всегда рада помочь, – улыбнулась я. – Как вообще дела?
– Все хорошо. Готовимся выпускать этот альбом.
– Да, HIStory, – ответила я. – Я слышала о нем так много хорошего!
– Правда? – искренне удивился он. – И что же ты слышала?

Я не ожидала от него такого конкретного вопроса и не знала, как ответить. Стараясь быстро выкрутиться, я, запинаясь, произнесла:
– Ну, на улицах про него много говорят.
– Много говорят, значит?

Он, казалось, не верил мне. Это был его первый альбом после тех ужасных обвинений, и он волновался, как его воспринимает публика, особенно в Штатах. Я заверила его, что те песни, которые я слышала, были просто потрясающие и точно станут хитами. Он, казалось, все еще сомневался. Затем он заметил пустой кабинет и спросил, не можем ли мы ненадолго зайти туда. Мы нырнули в кабинет и закрыли дверь.

– Мне просто необходимо было уйти с того собрания на пару минут, чтобы подышать, – вздохнул он.

Я не видела его с последнего дня на съемках Is It Scary в то безумное лето 1993 года. С тех пор много чего произошло, но он все еще был здесь, он был силен как никогда и очень хорошо выглядел. Я гордилась им. Я невольно потянулась к нему и обняла.

– Я так рада снова тебя видеть, – сказала я, обнимая его и вспоминая все бурные события последнего года. Бывали времена, когда я думала, что больше никогда его не увижу.

– Я тоже рад тебя видеть, – ответил он, все еще находясь в моих объятиях. – Мы так давно не виделись.

Он поцеловал меня в лоб, и мы отстранились друг от друга. Меня внезапно охватила дрожь.

– Поверить не могу, что ты женился не на мне, – сказала я, поддразнивая его, – я так на тебя злилась, когда узнала новости.
– Ой, я знаю. Прости. Пожалуйста, не надо ненавидеть меня.
– Ну, думаю, на этот раз я тебя прощу, – улыбнулась я.

Он смущенно хихикнул и опустил глаза в пол:
– Спасибо.

Это был тот Майкл, которого я знала и любила. В тот момент все идиотские истории в таблоидах перестали иметь значение. Как я вообще могла поверить хоть в одну из них? Эта прекрасная, нежная душа и мухи бы не обидела.

Я проводила его в туалет и подождала, пока он выйдет обратно. Мы держались за руки, когда я вела его в конференц-зал. Как истинный волшебник, он снова наложил на меня чары. После его ухода у меня еще долго порхали бабочки в животе. Но оставалась одна проблема – он все еще был женат. И, судя по количеству звонков от его жены в тот день, она была так же влюблена в него, как и я.

––––––

Майкл и Лиза-Мари сняли видео на песню авторства Р. Келли You Are Not Alone через несколько месяцев после выхода альбома. Меня позвали в конференц-зал на просмотр первой смонтированной версии. Сэнди, Джим и прочие руководители «Сони» хотели узнать мое мнение. Я была единственным человеком в нашем офисе, который был явным и открытым фанатом. Кроме того, я – молодая и чернокожая, а Майкл переживал, что теряет именно эту ключевую аудиторию. В зале притушили свет, включили звук на максимум и запустили клип.

Я целых пять минут сидела, не веря своим глазам. Майкл и Лиза были почти голыми, резвясь в кадре в набедренных повязках. В одной из сцен голая грудь Лизы вообще ничем не прикрыта. В другой сцене Майкл полностью обнажен, кроме крохотной тряпочки, прикрывавшей его интимные места, а его голая задница целиком видна на экране; вдобавок, у него были крылья, как у ангела. Видео, похоже, обрабатывали и корректировали цвета, чтобы его кожа выглядела более гладкой и светлой. Он был похож на херувимчика. Его лицо было покрыто толстым слоем грима, в дополнение к длинным накладным ресницам, красной помаде и новому коротко стриженному парику. Он выглядел более женственным, чем Лиза. Я была в полном шоке.

Когда видео закончилось, я приняла участие в конференц-звонке с президентом Epic Records Дэйвом Глю, Сэнди, Джимом и Полли Энтони, чтобы поделиться с ними впечатлениями. Они задавали конкретные вопросы: «Что ты думаешь о цвете его кожи?», «Как афроамериканка, что ты чувствуешь, когда видишь, что у него такая белая кожа?», «Что ты думаешь о его новой прическе?», «Тебе нравится сцена с крыльями?», «Не хочется ли тебе вырезать какую-то из сцен?»

Я все еще пребывала в шоке после просмотренного, так что мне пришлось немного собраться с мыслями. Я боялась излишне критиковать, поскольку не знала, что об этом видео думает компания. Еще я боялась, что Майкл тоже может слушать меня сейчас. Впрочем, я никогда не умела подслащивать пилюлю, так что просто сказала им, что думаю.
– Мне кажется, ему надо придать больше цвета, он выглядит слишком бледным. И крылья мне не нравятся. Люди скажут, что он выглядит слишком женственно, а нам этого не нужно. Люди будут смеяться из-за крыльев и не воспримут остальные сцены всерьез. И мне хотелось бы видеть больше кадров с Лизой-Мари и их взаимодействие. Она красивая, хотя мне кажется, что тот кадр с голой грудью не годится для телевидения.

Их удовлетворило мое мнение, и они согласились со всеми замечаниями. Позднее мне сказали, что Майкл требовал оставить крылья – ему они нравились. Он также спорил, требуя оставить кадры с голой грудью Лизы – это ему тоже нравилось. В «Сони» беспокоились, что это видео испортит Майклу карьеру, если они оставят все эти сцены. К счастью, окончательная версия была компромиссом для всех, и клип стал большим хитом, хоть и был несколько спорным. Где-то есть та первая версия, в которой остались все эти сцены, на которых настаивал Майкл.

Просмотр первой версии клипа стал нашим любимым времяпрепровождением в офисе. Мы с ассистентами Сэнди бегали в отдельный кабинет и пересматривали видео снова и снова всякий раз, как у нас было свободное время. Мы словно смотрели порнографическую запись с участием Майкла и Лизы. На Лизе была лишь тонкая полоска ткани, прикрывавшая ее гениталии. Больше на ней не было ничего, и она почти все время прикрывала грудь руками. Майкла, похоже, совсем не тревожила ее нагота, и он явно не смущался, и сам разгуливая практически голышом. Лиза несколько раз легко целовала его в губы, но с его стороны вообще не было никакой страсти. Очень увлекательное видео, мягко говоря. Одно можно было сказать наверняка: им было комфортно находиться без одежды в присутствии друг друга.

Невзирая на то, что говорил Майкл, и отсутствие химии между ними на экране, я начала верить в то, что брак все же настоящий – или же настолько настоящий, насколько это было возможно с Майклом. Лиза определенно старалась сделать его счастливым, но мне показалось, что Майкл просто привык оставаться свободным. Он не хотел отчитываться ни перед кем, включая собственную жену. Он делал все, что хотел и когда хотел. Если он хотел отправиться в Диснейленд в Европе со своими юными друзьями, не ставя жену в известность, он это делал. Этот брак был обречен с того дня.

18 января 1996 года Лиза подала на развод, обосновав свое решение непримиримыми разногласиями. Меня это совершенно не удивило. И хоть я была слегка расстроена, что у них ничего не вышло, в то же время я радовалась мысли, что мы, возможно, могли бы продолжить наши отношения. Я с нетерпением ждала следующей встречи с Майклом. Думаю, он тоже ждал, поскольку взял меня в новую версию так и не законченного фильма Is It Scary, который мы начали снимать три года назад. Новая версия называлась Ghosts.

Он позвонил мне в офис за неделю до съемок, чтобы спросить, буду ли я свободна, а заодно пожаловаться на какие-то неурядицы.

– Привет, это Майкл, – сказал он, когда я подняла трубку.
– Привет, Майкл! Это Шана. Как дела?

Я была так рада слышать его голос. Я не слышала его уже несколько недель.

– Хорошо, – ответил он. А затем понял, что говорит неправду. – Вообще-то, не очень хорошо.

Теперь его голос был сердитым и возбужденным.

– Ох, нет… Что случилось? – спросила я, удивленная его тоном. Он всегда говорил, что у него все хорошо, даже если я знала, что это не так. Так что для него признать, что что-то не клеится – тревожный знак.

– У меня не ладятся дела с Сэнди. Не думаю, что он останется моим менеджером надолго.

В его голосе звучала злость, которую я давно уже не слышала. Я нечасто слышала, как он сердится, но уж когда слышала, то это всегда меня нервировало. У него был на удивление тяжелый характер, он мог быть язвительным и мстительным, если кто-то делал что-то, что ему не нравилось. Я не знала, что такого сделал Сэнди, но Майкл был в ярости.

– О, Боже мой. Что случилось? – спросила я, изумленная этим откровением.
– Мне надо с тобой поговорить. Это очень важно. Но я не доверяю вашим телефонам. Нас могут подслушать. Пожалуйста, не говори никому, что я звонил, или что мы с тобой говорили. Это только между нами, ладно?
– Ты можешь мне доверять, Майкл.
– Хорошо. Нам надо поговорить с глазу на глаз.
– Я свободна, когда захочешь. Просто дай мне знать, – ответила я. Меня разбирало любопытство, но еще я была встревожена: что это может быть за важный секрет.

– Знаешь, мы через пару недель начнем снимать новое видео. Помнишь тот фильм, который мы не закончили в 1993-м? Is It Scary? Ну, мы будем переснимать его с новыми актерами. Дети, которых мы снимали раньше, уже выросли, так что мы не можем их снова использовать. Я хотел узнать, может, ты захочешь сняться и в этой версии? Я был бы очень рад, если ты согласишься. Я смотрел те кадры, которые тогда отсняли, и ты очень хорошо смотрелась. Ты единственная, кого я приглашаю вернуться…
– Ух ты! Спасибо! Конечно же, я хочу! Ты что, шутишь? Когда начнем?

Я была так счастлива. Этот человек полон сюрпризов.

– Начнем на следующей неделе. И снимать будем, наверное, около месяца.
– Отлично! Я буду. Жду с нетерпением!
– О, хорошо. Я тоже жду с нетерпением. Я хочу, чтобы этот фильм был лучше и страшнее «Триллера».
– Это так захватывающе! Ты такой милый. Спасибо еще раз.
– Да пожалуйста. Так что поговорим, когда увидимся. Я попрошу своих людей позвонить тебе насчет съемок. И, пожалуйста, не забудь – не говори никому о том, что я сказал про Сэнди. Это будет наш секрет, ладно?
– Не скажу, Майкл, обещаю. Я люблю тебя.
– Я тоже тебя люблю. Скоро увидимся.

Он никогда не переставал изумлять меня. И хотя я переживала, что же могло так рассердить Майкла, я была в восторге от перспективы провести с ним целый месяц.

Все вот-вот разгорится с новой силой.

––––

(дальше вводная про съемки Ghosts, снимали в ангаре аэропорта в долине Сан Фернандо, апрель 1996 года, она рассказывает, как искала нужное место, выражает надежду, что проект на этот раз будет закончен, и вся в восторгах, что проведет с ним целый месяц.)

Мне дали инструкции поискать ангар, стоявший далеко от взлетно-посадочных полос и самолетов. Я поездила по территории, пока не нашла таблички «2Bad», указывавшие на грунтовую парковку и большой ангар. Я отметилась у ассистента, и меня проводили на площадку.

Я едва верила своим глазам. Обычный ангар в аэропорту превратили в страшный особняк с привидениями. На полу лежала черно-белая плитка, мебель была затянута паутиной. Еще там была дымовая установка, беспрестанно выпускавшая дым на площадку, чтобы нагнать еще больше жути. Меня охватило чувство дежавю, потому что это декорации были в точности те же, что и в фильме Is It Scary в 1993 году.

Меня представили режиссеру Стэну Уинстону, который получил множество наград за свои изумительные спецэффекты в таких фильмах, как «Парк юрского периода» и «Чужие». Он был очень дружелюбен и приветлив, и я сразу поняла, почему Майкл выбрал именно его на этот проект. Он смотрел на мир с детским изумлением и был веселый, а Майкл любит эти качества в людях.

Майкл опять взял меня на роль одной из горожанок маленького городка Нормал Вэлли в США. Мы были обычными, очень нормальными людьми, которым не нравилось, что в нашем тихом скучном городке поселился «чудик» по имени Маэстро. Майкл должен был играть Маэстро и еще пять других персонажей. Горожане во главе с мэром городка (которого тоже играл Майкл) решили выкинуть Маэстро из города. Мэр считал, что Маэстро слишком странный и страшный, чтобы подпускать его к нашим детям.

История определенно была построена на недавней битве Майкла с окружным прокурором Санта-Барбары, Томом Снеддоном. Именно мистер Снеддон возглавлял стаю, выдвигавшую против Майкла обвинения. Именно из-за этих обвинений и последующей травли со стороны публики мы не смогли закончить Is It Scary. Теперь Майкл был решительно настроен закончить проект, невзирая ни на что – и доказать Снеддону, что тому не удалось сломать его.

Я всегда подозревала, что персонаж мэра также был проявлением мыслей Майкла. Мэр орал ему оскорбления («чудище», «монстр», «цирковой урод» и т.д.). Это трудно объяснить, но, казалось, так проявлялась личная неуверенность Майкла в себе, и он наконец-то сумел выразить свою непостижимую внутреннюю ненависть к себе. По сей день Ghosts является самым личным творением Майкла и одним из самых грандиозных его достижений. В нем было скрыто глубокое послание, и Майкл надеялся, что публика поймет его. Этот сорокаминутный фильм является эпическим шедевром, и Майкл участвовал буквально во всех аспектах его создания. Он даже сидел в монтажной студии, отбирая каждый кадр. Это изумительное исследование многогранного разума Майкла Джексона.

Снаружи стояла тридцатиградусная жара, но внутри павильона было ненамного прохладнее. Во время съемок нельзя было включать кондиционер, поскольку он слишком сильно шумел. В павильоне стоял огромный переносной вентилятор, направленный на съемочную площадку, но и его можно было включать только в перерывах между сценами. Пока я ждала с другими «горожанами», пытаясь сохранять спокойствие, на площадку пришел Майкл. Он уже был одет в костюм Маэстро, то есть, свою обычную «униформу» Майкла Джексона – черные брюки, белая рубашка с рюшами и черные туфли. У него были длинные вьющиеся волосы, лицо тщательно загримировано и казалось почти фарфоровым. Он выглядел хорошо – очень хорошо. Он немного поправился, и это очень ему шло. Я всегда могла определить, что он поправился, потому что это было сразу заметно по его заду. Эта часть тела всегда увеличивалась первой.

Он сразу заметил меня и помахал мне. Когда наши взгляды встретились, я почувствовала, как все смотрят на меня. Вероятно, все гадали, откуда Майкл мог знать какую-то статистку.

Моим самым любимым занятием было наблюдать за Майклом за работой. Все равно что смотреть, как Леонардо да Винчи создает шедевр. Меня удостоили такой чести, позволив мне изучать его гениальность с такого близкого расстояния. Он был одним из тех редких исполнителей, которые вживую смотрелись даже лучше, чем на видео. Он создавал мощный эффект присутствия, который никто не сможет повторить. Когда он заходил в помещение, его присутствие сразу чувствовалось, даже если он еще не показался на глаза. Изменялась энергетика пространства.

Наблюдать за танцующим Майклом было похоже на присутствие при религиозном обряде. За мгновение до начала сцены он стоял рядом со мной, и мы хихикали и шутили. Затем Стэн велел Майклу выйти на точку. Майкл подошел к наклеенному на полу кусочку скотча. Включились дымовые и ветровые машины, и Стэн крикнул: «Поехали!» Из гигантских колонок, стоявших по обе стороны площадки, загремела песня 2Bad. И Майкл преобразился прямо у меня на глазах. Всего несколько минут назад это был просто Майкл, шутивший и смеявшийся со мной. Но теперь, когда его волосы развевались по ветру, свет идеально выставлен, гремела музыка и заработали камеры… он стал Майклом Джексоном. Он поднял брови, в его глазах появился блеск, которого совсем недавно там еще не было. Человек и миф идеально слились в одно целое. В одно мгновение он включил волшебство, словно тщательно репетировал этого персонажа всю свою жизнь.

Площадку затянула тонкая дымовая завеса. За спиной у Майкла встали танцовщики, одетые вурдалаками. Через несколько тактов они разразились самой волшебной и колдовской хореографией, которую я когда-либо видела. Он казался марионеткой на веревочках и двигался так плавно, что у меня перехватило дыхание. Я стояла всего в нескольких шагах, и он ни разу не ошибся. Он идеально станцевал с первого раза. Когда сцена закончилась, он отправился к экрану, чтобы посмотреть только что снятое. И хотя он станцевал прекрасно, он все равно нашел какие-то крошечные мелочи, которые, по его мнению, были неидеальными. Например, ему не нравилось, как выглядели носки одного из танцовщиков. Поэтому сцену переснимали снова и снова, пока он не остался доволен и пока не исправили все прочие надуманные дефекты. Он был перфекционистом и уделял большое внимание деталям, и именно это делало его великим. Он замечал то, чего не заметило бы большинство людей.

В каждом перерыве между танцами он смотрел на меня и широко улыбался, словно ища моего одобрения. Я улыбалась в ответ, иногда поднимала вверх большой палец. За все эти годы он привык ожидать от меня похвалы после каждого своего выступления. Хоть он и был уверен в своем таланте, он сомневался почти во всем остальном. На сцене, в свете прожекторов, он чувствовал себя комфортнее всего. Именно там он мог быть крутым, уверенным в себе парнем, которым он хотел стать в реальной жизни. Танцевать и выступать перед тысячами людей для него было естественно. А иметь отношения с девушкой – нет. И когда я, зачарованная, смотрела на его безупречное исполнение очень сложной хореографии, я не сомневалась – я все еще влюблена. И я могла лишь надеяться, что он тоже испытывает ко мне те же чувства.

На съемках Майкл не требовал никакого особого отношения к себе. Никакой особой еды или личного повара, который готовил бы ему гурманские блюда. Он ел то же, что и мы. Для нас каждый день привозили обед, состоявший из рыбы или курицы, зеленого салата, каких-нибудь простых гарниров вроде пасты или картофеля, а на десерт – мороженое. Майкл не перебирал харчами, ничего такого. Он был одним из нас.

Когда я приехала в павильон на следующее утро, Майкл уже был в игривом настроении. Я быстро проглотила чашку слабого кофе и принялась искать на полу отметку из скотча, отмечавшую мое место. Ассистенты и техники устанавливали и регулировали свет для первой сцены, намеченной на этот день. Потом нам пришлось ждать, когда привезут сухой лед, используемый для создания тумана. Это был привычный ритуал, повторявшийся перед каждой сценой. Я стояла с остальными горожанами, Майкл, переодетый мэром, возглавлял нашу группу. Нас было около пятнадцати человек, все разного возраста и рас. Наверное, мы выглядели как оборванцы – одетые в простые платья и плохо сидящие костюмы, купленные для статистов в секондхэндах. Мой костюм состоял из синей плиссированной юбки длиной ниже колена, белых носков, коричневых туфель без каблука, которые были всегда покрыты пылью от декораций, белой футболки и белой кофточки на пуговицах. Я выглядела как обычная девушка из крохотного американского городка.

Майкл сразу заметил меня в толпе и подошел ко мне с обеспокоенным выражением лица:
– Только что звонил Сэнди, он тебя разыскивает!

Обычно он говорил мне «доброе утро» или спрашивал, как у меня дела. Я занервничала. С чего бы Сэнди стал искать меня? Неужели я сделала что-то не то? О, Боже, неужели мне придется уехать отсюда и вернуться на работу из-за какого-то срочного дела? Я не могла придумать ни единого сценария, в котором эта новость оказалась бы хорошей.

– Ты шутишь, – ответила я взволнованным голосом, с тревогой глядя на Майкла.
– Да, я шучу, – застенчиво ответил он. Я одарила его убийственным взглядом. Он опять меня подловил. Еще не было и восьми утра, а он уже начал свои шуточки.

Когда сцена закончилась, Майкл взглянул в мою сторону и начал смеяться. Я подошла к нему – он стоял в окружении статистов – и ткнула кулаком ему в плечо.
– Какой ты гадкий, – отругала я его.
– А, так ты думала, что это правда, да? – продолжал смеяться он.
– Да, я так подумала. Я не хочу видеть Сэнди или возвращаться на работу в ближайшее время.
– Что, с тебя уже хватит?

Он всегда знал, что я чувствую. Нет, не подумайте, я любила Сэнди и свою работу, но по сравнению с пребыванием на съемочной площадке все остальное просто меркло. Я не хотела возвращаться в реальный мир. Меня вполне устраивал этот свет, и этот туман, и эта жуткая мебель, и танцовщики, одетые как вурдалаки. Каждое утро моим макияжем и прической занималась целая команда стилистов. Что может быть лучше? Мне совсем не хотелось возвращаться к сидению за столом по восемь часов каждый день.

Пытаясь спастись от духоты в пыльном ангаре, мы с Майклом сидели на своих обычных местах перед большим вентилятором. Майкл заметил Хауса по ту сторону площадки.
– Когда он нас увидит, он сразу подойдет сюда, смотри, – шепнул он мне. Он мог очень точно предсказать чье-то поведение. – Он всегда ревнует, когда видит, как я разговариваю с тобой. Он не даст нам сидеть одним слишком долго.

Разумеется, менее чем через минуту Хаус направился к нам, пробираясь сквозь дымовую завесу, до сих пор висевшую в воздухе. На нем была простая синяя рубашка, расстегнутая у ворота. Майкл серьезно посмотрел на него и принялся отчитывать его:
– Ты только посмотри. Это очень и очень плохо. Тебе не следует ходить тут в таком виде.

Хаус никак не мог взять в толк, в чем дело. Майкл повернулся ко мне:
– Правда же, ужасно выглядит?
– Что именно? – переспросила я, тоже не понимая, о чем он.
– Да волосы у него на груди! – воскликнул Майкл.

Я повернулась к Хаусу: точно, из-под рубашки у него на груди торчали густые волосы. Я бы их даже не заметила, если бы Майкл не указал на них. Он всегда замечал всё.
– Да, вообще-то это выглядит как шерсть гориллы, – хмыкнув, согласилась я. Майкл начал истерически хохотать:
– Горилла! Ты слышал, Хаус? Она сказала, что ты похож на гориллу! Это выглядит ужасно. Тебе надо всегда носить рубашки застегнутыми.

А затем гордо заявил:
– У меня такого нет. У меня на груди нет никаких волос.
– Я знаю, – сказала я, соблазнительно погладив Майкла по груди. – Майкл такой сексуальный. У него не грудь, а просто идеал.

Мы, конечно, хватили через край. Чтоб добить его окончательно, Майкл мурлыкнул:
– Охх…

Теперь уже мы с ним спелись, чтобы высмеять Хауса. Майкл продолжал хохотать и дразнить его:
– Знаешь, у Арнольда Шварцнеггера тоже гладко выбритая грудь. Даже он знает, что это смотрится куда лучше.

Хаус к тому моменту уже буквально побагровел. Но Майкл был беспощаден. Он задрал Хаусу штанину, чтобы посмотреть, нет ли волос и на ногах. Естественно, они там были.
– Ты только взгляни на эту ногу! Да тебе вообще должно быть стыдно, Хаус!

Майкл повернулся ко мне и покачал головой в мнимом отвращении.

Затем мы принялись обсуждать других актеров, задействованных в фильме. «Горожане» как раз собрались на площадке, ожидая, когда настроят камеры. Мы стояли на некотором расстоянии от них, на темном краю площадки. Я заметила, как Майкл уставился на Кендалла, симпатичного десятилетнего светловолосого мальчишку, игравшего главную роль в фильме.

– Он такой милый, – сказала я Майклу.

Майкл не ответил. Он просто уставился в пространство задумчивым, отсутствующим взглядом. Внезапно он показался мне грустным. Я попыталась поднять ему настроение и сказала, что одной из девочек в группе статистов было всего тринадцать лет. Она выглядела очень взрослой для своего возраста – как минимум на шестнадцать. Майкл мне не поверил:
– Да не может быть, чтоб ей было тринадцать. Не может быть. Вот эта девочка? – он показал на нее пальцем. Хаус сказал ему, чтоб не тыкал пальцами в людей – мол, это невежливо. Я заверила Майкла, что ей действительно тринадцать.

– Ну, девочки созревают быстрее, чем мальчики, – заявил Майкл.
– Это точно, потому как ты до сих пор не созрел, – поддел его Хаус. И я вынуждена была с ним согласиться.

Майкл, Хаус и я разговаривали и смеялись так громко, что к нам через всю площадку подошел разъяренный Стэн Уинстон и вышвырнул нас вон:
– Вообще-то, мы тут пытаемся работать!

Мы так увлеклись шутками, что забыли, что вокруг есть и другие люди. Смутившись, мы покорно покинули площадку и нашли себе новое место, чтобы продолжить смеяться уже там. И хотя Майкл был звездой этого фильма, он не протестовал. Думаю, ему нравилось, что к нему относятся как к обычному человеку. Хаус прикинулся, что винит нас за то, что нас выгнали с площадки, и принялся щекотать меня в качестве наказания. Майкл стал ругать его:
– Хаус! Что это такое, а ну прекрати щупать ее.

Я рассмеялась и сказала:
– Правильно, Майкл. Спасибо, что охраняешь меня.

Хаус опять покраснел. Мы расхохотались еще громче. У Майкла было чувство юмора как у озабоченного подростка. Он ухитрялся обратить любую ситуацию в какую-то пошлость и всех рассмешить. Он был прирожденным комиком – это еще один из его многочисленных талантов.

Майкл рассказал мне, что поначалу у Хауса была кличка Outhouse (Сортир). Я спросила, откуда он взял это имя. Гадко улыбаясь, он ответил:
– А ты что, не знаешь? Попроси его, пусть расскажет. Давай, Хаус, расскажи ей, откуда у тебя прозвище. Но я хочу, чтоб ты рассказал прямо сейчас.

И ущипнул меня за нос. Хаос принялся рассказывать:
– На самом деле, меня зовут Скотт. Когда я познакомился с Майклом, он сказал мне, что у меня изо рта воняет как из уличного сортира. И с тех пор он стал звать меня Хаусом. Впрочем, Майкл оплатил стоматолога для меня, чтобы тот исправил мне зубы, поэтому теперь у меня уже нет этой проблемы.

Майкл громко рассмеялся, когда Хаус закончил свою историю, и я тоже смущенно хихикнула. Мне показалось, что это очень жестоко, что это очень обидное прозвище. Но Хаус, похоже, гордился своими новыми зубами и отсутствием запаха изо рта, так что, наверное, это что-то да значит.

Мать Майкла, Кэтрин, часто приходила в павильон, чтобы убедиться, что ее сын пораньше уезжает с работы и высыпается как следует. Он каждый день работал до поздней ночи, а потом снова возвращался на площадку к шести утра. Как и любая мать, она беспокоилась, что он не отдыхает. Пока мы ждали начала следующей сцены, Майкл ухватил меня за руку и подвел к своей матери:
– Я хочу, чтобы ты познакомилась кое с кем. Мама, это Шана. Она играет одну из горожанок и еще работает у моего менеджера.

Миссис Джексон вежливо улыбнулась и пожала мне руку. Для меня было большой честью наконец-то познакомиться с женщиной, давшей жизнь этому удивительному человеку. Я также очень обрадовалась, что Майкл посчитал нужным представить ей меня.

Миссис Джексон обычно сидела в режиссерском кресле на краю площадки и наблюдала за сыном. Она всегда носила стильный брючный костюм и была очень красивая, излучая спокойствие и деликатность. Сразу было видно, от кого Майкл унаследовал свою доброту. Также было заметно, что он хотел впечатлить ее, чтобы она могла им гордиться.

Весь день мы с Майклом смотрели друг на друга сразу после окончания каждой сцены и хихикали – словно у нас был общий смешной секрет. Вряд ли мы понимали, почему смеемся. Думаю, у нас обоих просто кружилась голова от того, что мы наконец-то могли беспрепятственно смотреть друг на друга целый день. Между нами действовало мощное притяжение. Когда я смотрела ему в глаза, по моему телу словно бежал электрический ток. Иногда это ощущение было таким сильным, что мне казалось, будто я сейчас просто взорвусь от желания. Я видела, что он тоже борется с этими чувствами. По какой-то причине он был напуган. Мне всегда казалось, что Майкл считал себя недостойным того, что красивая девушка хочет его. Что бы с ним ни случилось в детстве, это очень сильно подорвало его уверенность в себе. Мы флиртовали уже почти пять лет. Уже можно было бы догадаться, какие чувства я питаю к нему.

Несколько раз в тот день Майкла начинал разбирать смех прямо посреди сцены, и съемки срывались. Он изо всех сил старался не смеяться, но не мог остановиться. Он постоянно хихикал с каких-то мелочей. Например, он снимал сцену с танцовщиками. Все они были покрыты пылью, так что, когда они начинали двигаться, камера снимала, как с них летит пыль. Так они хотели показать, что эти призраки восстали после длительной спячки в могилах. По какой-то причине всякий раз, как с них летела пыль, Майкл начинал хихикать. Эта сцена должна была быть очень серьезной, ведь она переходила в главный танец фильма. Но Майкл не мог сдержать смех, и приходилось делать еще один дубль, и еще, и еще, пока он не сумеет сосредоточиться.
– Я не виноват! – повторял он каждый раз. Но, разумеется, это была его вина. Он был такой хорошенький, когда смеялся. Когда он улыбался, у него на лбу проявлялись две крупные вены. Было так мило видеть подобное на его обычно безупречном, чистом лице.

А еще он обожал похабные шутки. Если они и не были похабными изначально, он делал их такими. Одна из актрис беззаботно заметила, что ей нравилось ездить на камере. Она имела в виду, что ей нравилось сидеть на сиденье, прикрепленном к передвижной камере, и кататься на ней по площадке. Разумеется, похабный мозг Майкла мгновенно извратил эту невинную картину. Он хохотал без остановки. Ему даже не надо было что-либо говорить. Он просто смотрел на меня, и я уже знала, о чем он думает.
– Майкл, прекрати, – только и могла сказать я. У него был такой заразительный смех, что я тоже начинала смеяться. Та актриса никак не могла понять, что нас так развеселило. Разумеется, мы ей так и не признались.

Другая статистка как-то исполнила для Майкла небольшой забавный танец. Хаус подошел к Майклу и сказал:
– Интересно, как бы она выглядела, если бы танцевала это голышом?

Майкл расхохотался. Мне казалось, что с этими ребятами я опять попала в среднюю школу. Впрочем, это неудивительно: одним из любимых комедиантов Майкла был Бенни Хилл. Майкл обожал смотреть его классическое ТВ-шоу, «Шоу Бенни Хилла», до отказа переполненное пошлым британским юмором.

Как-то раз, когда мы скучали на площадке, Майкл решил обучить детей-актеров языку жестов. Он медленно показывал им символы, а трое мальчишек смотрели, открыв рты. Он повторял жесты до тех пор, пока они не научились идеально их показывать. Затем он научил их той же фразе на двух других языках. Они спросили его, что значит эта фраза, и он сказал им, что это плохая фраза, и им не стоит повторять ее на людях. Они умоляли его рассказать им, что это значит, и он ответил:
– Эту фразу можно говорить только тогда, когда вы действительно рассержены.

Этот ответ удовлетворил их, но не меня. Я училась у него языку жестов вместе с ними и тоже хотела знать, поэтому оттащила его в сторону:
– Ну ладно, мне-то ты можешь сказать. Что на самом деле означает эта фраза?

Он склонился к моему уху и шепнул:
– Это означает «иди нахрен».

Я с недоверием уставилась на него. Он пояснил, что выучил эти жесты для клипа They Don't Care About Us, режиссером которого был Спайк Ли. Я хорошо помнила то видео. Его запретили в США, и одной из причин запрета была эта фраза на языке жестов, показанная в клипе. Нашей компании пришлось разруливать этот скандал, когда вышел клип. Звукозаписывающая компания Майкла тоже была недовольна.

Майкл продолжал:
– Иногда я показываю на сцене какую-то фразу на языке жестов, хоть и не знаю, что говорю плохие вещи. Очень часто оказывается, что на каком-то другом языке это плохой жест, а я об этом даже не предполагал.

Он был перфекционистом и всегда уделял внимание деталям, так что я не слишком в это поверила. Кроме того, он же наверняка знал, что означает этот жест. Тут в нем внезапно проснулось раскаяние:
– Эти дети учатся на этих съемках всем этим нехорошим вещам.

Мое ошарашенное лицо, видимо, помогло ему осознать это. Я сказала:
– Да, и именно ты учишь их плохому.

Он отвел взгляд, глядя куда-то в пространство:
– Ты права. Я учу их этому.

Он вдруг словно устыдился своего поведения. Я начала понимать, что Майкл не слишком соображает, где и как проложить границы между собой и детьми. И хотя он по большей части вел себя как подросток, ему вообще-то было тридцать семь лет. Он, казалось, не понимал, что дети – не взрослые, и им нельзя делать все, что они хотят, не придерживаясь никаких правил. Большинство вещей, о которых Майкл говорил или шутил с ними, просто не задерживались у них в головах, поскольку они были слишком юными, чтобы понимать, и мне кажется, это плюс. А он, в свою очередь, не осознавал, что есть вещи, которые не годятся для детей. Думаю, все проблемы, которые у Майкла в итоге возникли с детьми, возникли из его наивности, которую я тогда наблюдала. Он действительно считал, что нет ничего страшного в том, чтобы позволить детям нарушить правила, и сам с удовольствием присоединялся к ним и поощрял их это делать. Впрочем, это не было действиями хищника – Майкл находился на одном уровне с ними. Он был их сверстником. У него было такое суровое детство, ему приходилось постоянно работать, и вокруг были только правила, обязанности и ответственность. Так что теперь он считал, что детство не должно быть таким. Детям нужно давать свободу. И дети любили быть с ним благодаря такому отношению. У него был совершенно иной тип мышления, совершенно другой взгляд на вещи, поэтому он и не скрывал так называемое плохое поведение, потому что считал, что оно абсолютно нормально. Он был суперзвездой с десятилетнего возраста. Ни один из нас никогда не сумеет полностью понять и прочувствовать, каково ему было. По моему мнению, он никогда бы нарочно не причинил вреда ребенку и не испортил бы детство кому-либо. Наоборот – он хотел, чтобы дети оставались детьми, и чтобы у них было самое лучшее детство, потому что чувствовал, что был лишен своего. Я знаю, для большинства людей это трудно понять, но если бы вы познакомились с Майклом и провели с ним немного времени, вы бы поняли.

(дальше еще немного про детей на сете, кроме мальчиков там была тринадцатилетняя чернокожая девочка, которая подметила «химию» между Майклом и Шаной и решила свести их вместе. Девочка «шпионила» за Майклом, чтобы узнать, как он относится к Шане, и каждый день докладывала ей результаты.)

Поедая леденцы, с которых того и гляди мог начать капать разноцветный сок и испачкать их одежду, дети спросили Майкла, можно ли им прийти к нему в трейлер поиграть на приставке Sony Playstation. Они уже приходили к нему играть вчера.
– Конечно, – ответил Майкл. – Приходите, когда захотите. Мне одиноко в моем трейлере, и мне не с кем поиграть.

Сказав это, он посмотрел на меня. Это был явный намек, чтобы я тоже приходила к нему в трейлер. Он играл с детьми в Mortal Combat вчера. Один из мальчиков, Кендалл, сказал:
– Ты же специально мне вчера поддался, да?

Майкл заверил его, что ничего подобного не делал:
– Клянусь моей матерью и всеми детьми мира, что я не поддавался.

Меня не интересовали видеоигры, но я встряла в разговор и сказала ему, что дома у меня есть приставка Sega Genesis, на которой я основном играла в «Марио». Майкл настаивал, что мне лучше перейти на Sony Playstation, поскольку эта приставка гораздо круче, по его мнению. А затем сказал:
– Ты бы как-нибудь пришла ко мне в трейлер. Можем поиграть вместе.

Поскольку я уже знала, что Майкл всегда отпускает какие-то похабные шутки, я надеялась, что в этот раз он имел в виду что-то большее, чем просто видеоигры. Я улыбнулась и ответила:
– С удовольствием приду.

К тому моменту я уже смирилась с тем, что мне доведется быть Майклу только другом. Он бы давно сделал первый шаг, ведь прошло столько времени. Ему ничто не мешало. Он был разведен и одинок, так что брак – уже не проблема. Наша романтическая болтовня происходила много лет назад. Я уже начала сомневаться, правильно ли я все поняла. Возможно, именно мои действия не давали нам продвинуться дальше. Может, мне нужно быть более настойчивой? Он отправлял мне смешанные сигналы, и это расстраивало меня. На площадке он флиртовал со мной, и все вокруг говорили мне, что он на меня запал. Не говоря уж о том, что он лично отобрал меня для этого фильма. Но у него был мой номер телефона. Он давно мог бы позвонить мне на выходных и пригласить куда-то. Я не знала, что и думать. Мы почти каждый день разговаривали, а флиртовали – уже пять лет, но он все равно уклонялся от дальнейших отношений. Он был так близко и вместе с тем так далеко. После всех этих лет я так и не стала понимать его лучше.

На следующий день у нас опять был длинный перерыв между сценами, что уже стало привычным. Каждый раз, когда персоналу требовалось сменить освещение, это могло занять час, а то и больше. Это означало, что нам приходилось просто ждать. Статисты уходили в свою зону отдыха и играли в карты, читали или перекусывали, чтобы как-то убить время. Вопреки всеобщим убеждениям, жизнь на съемочной площадке лишена гламура. Иногда Майкл просто садился на краю площадки и дремал. Но в этот день я увидела, как он уходит в свой трейлер. Это ясно был знак, чтобы я следовала за ним.

Я выскользнула из дверей ангара, молясь, чтобы больше никто не надумал присоединиться к Майклу. Он говорил детям, снимавшимся в фильме, что они могут приходить к нему в трейлер в любое время. Раз уж он не возражал, они часто являлись без предупреждения. Он был таким скромным, вежливым и приветливым; детям было очень комфортно рядом с ним. Майклу было трудно сказать кому-либо «нет», особенно детям.

Пока я взбиралась по трем ступенькам, ведшим к дверям его трейлера, прокручивая в уме все наихудшие варианты развития событий, у меня начали трястись коленки. Сейчас или никогда, сказала я себе. Я знала, что это может оказаться моей единственной возможностью остаться с ним наедине. Меня настолько сбило с толку все, что происходило между нами, что я не могла больше терпеть ни дня, я должна была выяснить, в каких мы отношениях. Мне необходимо было знать, чувствует ли он ко мне то же, что я чувствую к нему.

У меня отчаянно колотилось сердце, когда я постучала в дверь. В окне сбоку слегка приоткрылись жалюзи, и в щелочку кто-то выглянул. Через мгновение щелкнул замок, и дверь открылась. Слава Богу, подумала я. Это был Майкл – и он был один.

Он, казалось, был удивлен, но рад меня видеть. Я переступила порог и оказалась в прохладном трейлере. Вся комната пахла духами Майкла, Bal a Versailles. И вокруг царил беспорядок. Видеокассеты с мультиками и фильмами валялись вперемешку с документами и большими конвертами – определенно присланными из офиса и так и не вскрытыми. Я заметила на тарелке недоеденный бейгель без начинки – похоже, это был его завтрак. Повсюду были разбросаны обертки от жвачки Bazooka. Он часто жевал по три-четыре пластинки за раз. «Если жевать только одну, вкус уходит слишком быстро», – сказал он мне как-то. У него также были неограниченные запасы конфеток Tic-Tac. Майкл всегда носил в карманах целые пригоршни этих маленьких карамелек и бросался ими в персонал на площадке, когда ему становилось скучно. Больше всего ему нравились апельсиновые.
– Можно мне одну? – как-то попросила я.
– Залезь ко мне в карман и достань сама, – ответил он, игриво улыбаясь. Я, разумеется, только этого и ждала.

Он показал мне свои видеоигры и приставку, лежавшую возле телевизора, и спросил, не хочу ли я поиграть.
– Конечно, – соврала я. Видеоигры сейчас находились в самом конце моего списка желаний, но если это означало возможность провести с ним время, то ради этого я готова была стать маньяком по видеоиграм. Мне было так неловко стоять сейчас перед ним, и я слишком нервничала, чтобы почувствовать себя комфортно.
– Садись, – предложил он мне. – Хочешь чего-нибудь выпить?
– Да.

Я выбрала яблочный сок в стеклянной бутылке в форме яблока. Он взял себе апельсиновый «Гаторейд», уселся рядом со мной на маленьком диванчике и принялся рассказывать о том, как он перестал пить воду «Эвиан», поскольку прочел где-то, что она была далеко не такой чистой, как о ней говорили. Он также поведал мне с чисто детским восторгом, что какая-то японская компания собиралась приехать на съемочную площадку Ghosts, чтобы обсудить видеоигру по мотивам фильма.

На нем все еще был костюм из фильма – белая рубашка с рюшами и черные брюки. Он расстегнул рубашку, под которой, как всегда, была белая футболка с V-образным вырезом, и придвинулся ко мне поближе. Он наконец-то сумел расслабиться. В то утро он приехал на площадку в 5:45. День был долгий и трудный, но до вечера было еще очень далеко.

Он спросил, нравится ли мне сниматься. Я ответила утвердительно. Мы посплетничали о супружеской паре, которую оба знали. Я сказала, что муж пытался приударить за мной.
– У тебя, наверное, такое часто случается, – сказал он, с восхищением глядя на меня.

Он был мастером флирта. Он мог обратить во флирт любой разговор, даже совершенно левый. По какой-то причине мне всегда хотелось посплетничать с Майклом. С ним было так легко говорить, и у него всегда был интересный взгляд на вещи или мнение о ком-либо. Он умел слушать и всегда давал идеальную оценку или совет. У него была врожденная способность понимать и симпатизировать собеседнику и ситуации, в которую он попал. Ему было тридцать семь, но он уже обладал мудростью человека, прожившего тысячу жизней.
– Тебе нравится заниматься этим… я имею в виду, быть актрисой? – спросил он. Я ответила, что очень нравится.
– Я вижу, что нравится, – добавил он. – Во всех наших сценах у тебя прекрасная мимика. Ты бы хотела заниматься именно этим и дальше? Больше, чем всем остальным?
– Стопроцентно, – выпалила я. – Я не хочу обратно на работу, это уж точно. Будет очень нелегко.
– Еще бы, – ответил он. – Мне тоже это очень нравится. Я хочу снимать фильмы и заниматься только этим. В сентябре мне надо ехать в тур, а я не хочу. Звукозаписывающая компания всегда заставляет меня что-то делать. Знаешь, а ведь они отказались оплатить этот фильм. Я был вынужден оплатить его сам! Я больше им не доверяю. Сэнди дружит с Томми Моттолой, так что в нем я теперь тоже не уверен.

Он выпрямился, словно у него наступило какое-то озарение, и выдавил:
– Думаю, я скоро уволю Сэнди. В последнее время много чего происходит, и я больше не могу ему доверять. Шана, поклянись мне, что ты ни единой живой душе не скажешь то, что я сейчас тебе рассказываю.

Я пообещала ему, что не скажу, и заверила, что Сэнди и Джим вовсе не злодеи. Он стал таким параноиком. И все это началось, когда в «Сони» отказались оплатить съемки Ghosts.

– Я давно ждал подходящего момента, чтобы поговорить с тобой об этом, – продолжал он. – Ты сидишь там с ними каждый день, так что мне нужно твое честное и откровенное мнение. Я сейчас тебе кое-что расскажу… Я владею каталогом песен «Битлз», а «Сони» хочет украсть его у меня. Все то, что происходило со мной раньше – это заговор с целью уничтожить меня. Они думали, что я буду вынужден продать им каталог. Именно так эти компании пытаются управлять нами. Они загоняют нас в долги, чтобы ты делал все, что они велят – например, ездил в туры. Я ненавижу ездить в туры, но это единственный способ заработать денег, чтобы они не забрали каталог.

Он вздохнул и покачал головой:
– Я боюсь за свою жизнь, Шана. Правда боюсь. В этом бизнесе множество нехороших людей.

Я ошарашено молчала, слушая его. Он определенно накапливал эти чувства уже довольно долгое время.

– Я всегда знал, что закончу этот фильм, невзирая ни на что, – продолжал он. – Помнишь, как мы начинали тогда? И не могли закончить?

Я надеялась, что он не станет снова вспоминать те ужасные дни. Он проявил упрямство и непреодолимое намерение закончить фильм, несмотря на то, что, по его словам, звукозаписывающая компания не хотела, чтобы он его заканчивал. Он и так сильно задолжал им, а это еще больше загоняло его в долги, не оставляя ему другого выхода. Я слышала, что он должен «Сони» 300 млн. долларов. А бюджет Ghosts составлял 7,5 млн., так что вполне понятно, почему компания не хотела его оплачивать. Бухгалтер Майкла, Маршалл Гелфанд, говорил ему, что он не может себе позволить лично оплатить эти съемки. Но Майкл был мечтателем и фантазером, и поэтому делал то, что хотел.

Мне было неловко слушать, как он рассказывает такие вещи. Хоть я и была на все сто верна ему, мои начальники, оплачивавшие мои счета, теперь явно стали врагами, просто потому, что поддерживали дружеские отношения с «Сони», а точнее – с Томми Моттолой. Я не понимала, как это произошло. Я думала, что Майкл просто чрезмерно подозрителен. Я сказала ему, что уверена в Сэнди и Джиме, что они нормальные ребята, которые любят его.

– Они никак не могли сговориться с «Сони», чтобы отнять твой каталог, – заверила я его. Я проработала у них больше пяти лет, и для меня они были как члены семьи. Я бы знала, если бы в компании творилось что-то подозрительное.

Его страхи и паранойя не были похожи на бред сумасшедшего. Он мыслил абсолютно трезво и действительно верил в этот заговор. Невзирая на беспокойство, он все же чувствовал себя прекрасно и был здоров, и я радовалась его здравомыслию.

К счастью, он сменил тему:
– Знаешь, я вот смотрел на тебя и думал, что ты могла бы играть в видео «Триллер». Даже твой костюм напоминает тот, который был там. Помнишь его, и эти коротенькие носочки?
– Как же я могу забыть? Я смотрела то видео миллион раз подряд. Помню, как бежала домой со школы, только чтобы успеть на премьеру на MTV. Я представляла себе, что это я та девушка из клипа. А что с ней потом случилось?
– С Олой Рэй? Не знаю.
– Я слышала, что сейчас у нее дела не очень ладятся.

Ну вот, я опять сплетничаю.

– Я тоже слышал. А ты откуда знаешь?

Майклу надо было стать юристом, он мастерски ставил вопросы в лоб и сажал собеседника в лужу.
– В программе Hard Copy, – неохотно призналась я. Это было популярное таблоидное телешоу, которое в прошлом показывало немало негативных сюжетов о Майкле.
– Ой, они ужасные. Они платят людям, чтобы те врали на камеру, – сказал он.
– Я знаю, но они брали у нее интервью, и она говорила, что разорилась или что-то в этом роде. А Татьяна, из клипа The Way You Make Me Feel? С ней-то что случилось?
– Татьяна, – вздохнул он. – Не знаю. Она была шикарна. Все ее обожали. Она умела подать себя. Я не знаю, что с ней произошло, – он отвел взгляд, и в его голосе появились сердитые нотки. – Я дал им обеим такие возможности продвинуться дальше. И ты только посмотри, как они это использовали. Да никак.

Его настроение было изменчивым, как ртуть. То он смеялся и шутил, как подросток, а через мгновение уже злился и вел себя вызывающе. Иногда, когда он был на площадке, я замечала, как он глубоко задумывался. Он мог уставиться на детей, умолкал и становился мрачным. Мне казалось, что в такие моменты он вспоминал весь тот ад, который ему пришлось пройти с обвинениями от Чандлеров. Дети были его спасательным тросом, его ключом к счастью. Он сам говорил, что без них он не хотел бы жить. Но сейчас я все же рассчитывала снова вернуться к вопросу о нас двоих. Он повернулся ко мне с хитрой улыбкой:
– Помнишь, как я звонил тебе и диктовал те песни?
– Как же я могу забыть? – хихикнула я, сконфуженная этими воспоминаниями.
– Ты все еще обещаешь мне, что никому не расскажешь об этом?

Я сказала ему, что все эти годы молчала об этом, так что и дальше никому не скажу.

– Клянешься?
– Клянусь.

Эти слова он постоянно повторял как мантру. Он всегда заставлял меня «поклясться, что я не скажу ни одной живой душе», будто мы были маленькими детьми, заключавшими между собой пакт перед тем, как нашкодить. Разумеется, я ему всегда подыгрывала, но мне казалось, что все это совершенно излишняя драма.

Он склонился ко мне. У меня так сильно забилось сердце, что я испугалась, как бы оно не выпрыгнуло из груди. Я чувствовала запах апельсиновых конфеток Tic-Tac в его дыхании. В воздухе висел запах его духов, напоминавший детскую присыпку. А затем его губы раскрылись, и он поцеловал меня.

Ощущение его мягких губ, прижатых к моим, напоминало старую, знакомую подушку – теплую и заманчивую. Он опустил руку мне на затылок и гладил мои волосы, пока мы целовались. Он поцеловал меня более страстно, чем раньше, и все мое тело начало пульсировать. По моим рукам пробежали мурашки, когда я погладила его мускулистое бедро. Между нами стояли годы отчаянного желания и сдерживаемого разочарования. С этого момента я уже никогда не смогу быть прежней. Теперь я навсегда принадлежу ему, подумала я. Никто и ничто уже не изменит моих чувств. Я начала дрожать, и он обвил меня обеими руками и прижал к себе.

– Тебе нравится, когда я так тебя целую? – шепотом спросил он.
– Нравится, – пробормотала я.
– Прости, если я опять буду на тебя пялиться, но ты такая красивая, – выпалил он.

В дверь громко постучали:
– Майкл, мы начинаем работу через двадцать минут!

Майкл закрыл глаза и вздохнул:
– Похоже, скоро за мной придут, чтобы помочь мне подготовиться.

Все еще дрожа, я согласилась и сказала, что пойду обратно на площадку. Он подал мне руку, помогая мне встать с дивана. Затем приоткрыл жалюзи и выглянул в окно, чтобы убедиться, что вокруг никого нет, и только потом открыл мне дверь.

Мы так и не поиграли в видеоигры.

Я вышла на ослепительное солнце долины, опалявшее мою кожу. После получаса, проведенного с Майклом, солнце казалось мне ярче, а небо – более синим, чем раньше… и внутри меня тоже все ощущалось совершенно по-новому.

–––

– Леди и джентльмены, объявляю проект Майкла Джексона законченным! – объявил Стэн Уинстон после завершения последней сцены с главной звездой фильма. Все зааплодировали Майклу. Я стояла рядом с ним, когда остановились камеры, завершая наш месяц в раю. Он повернулся к людям и улыбнулся. Я с грустью посмотрела на него и сказала:
– До свидания.

Он крепко обнял меня.

– Мне будет недоставать тебя, – сказала я, прижимая его к себе. С Майклом никогда не знаешь, когда снова появится возможность увидеться.
– О, ну ты же будешь неподалеку, – ответил он уверенно.
– Смотри, позвони же мне, – напомнила я ему.
– Позвоню.

Он обошел всех и каждому пожал руку, лично поблагодарив всех за работу. Было 12:45 утра, и мы очень устали. Но, невзирая на усталость, момент после последнего кадра всегда был грустным. Мы провели вместе много часов, день за днем, а теперь пришло время прощаться. Прежде чем уехать, я подарила Майклу на память свою фотографию с автографом. Я написала на ней: «Майклу. Я люблю тебя. Шана».

В тот день мне пришлось работать 16 часов, меня вызвали к 8:30 утра. Майкл приехал в 4:45 и провел на площадке почти двадцать часов. Дни были длинными, но всегда проходили очень быстро, поскольку нам всегда было весело. Проведя с Майклом целый месяц, по двенадцать часов в сутки, я ощутила, что мои чувства к нему полностью изменились. Раньше я была просто увлечена им, но чувствовала, что между нами слишком большое расстояние. Раньше ему удавалось отдаляться всякий раз, едва мы начинали сближаться. Но за последний месяц у него не было такой возможности. Мы были вынуждены находиться бок о бок каждый день, и я была уверена, что он не исчезнет без предупреждения. Думаю, это расстояние вынудило меня вообразить его как идеального парня. На самом деле, я была влюблена в воображаемого Майкла, а не в настоящего. Но теперь, проведя с ним так много времени, я видела только Майкла-человека. Моя любовь к нему стала гораздо более глубокой.

Майкл назвал последний день съемки «днем приколов». Он отправил Хауса в свой любимый магазин приколов на Голливудском бульваре и велел скупить все дешевые фокусы и волшебные штучки, какие там только были. Хаус притащил обратно большой бумажный пакет, набитый классическими фокусами – вонючими пульками, искусственными пауками и пищалками, которые срабатывали при рукопожатии. Еще там была зажигалка, которая била тебя током, когда ты пытался открыть ее. Дети обожали эту штуку. Я боялась трогать ее, чтобы меня не ударило током, но Майкл все подначивал меня, чтобы я попробовала.
– Она не так уж сильно бьется, попробуй!

Нас даже сняли на камеру, когда мы нападали друг на друга с этими зажигалками. Где-то должна быть эта запись.

От всех этих приколов на Майкла нахлынули воспоминания о детстве.
– Помнишь, когда-то были такие карты с девушками? Ну, когда прикасаешься к ним, с них пропадает одежда? – спросил меня Майкл.
– Конечно, не помню. Я бы никогда не стала смотреть на такие вещи, – пошутила я.
– Мой отец постоянно таскал нам эти карты, – продолжал он. – Он доставал карты и предлагал их нам, а когда мы вытаскивали одну, с девушки на карте пропадала одежда. Мы с братьями были в восторге, когда видели голую девушку.

Хоть он и возмущался, что его отец показывал ему вещи, годившиеся только для взрослых, похоже, он и сам перенял у отца эту дурную привычку вести себя так с детьми, даже не осознавая этого. Он во многом был похож на своего отца. Он обладал деликатной, мягкой натурой, передавшейся ему от матери, а в бизнесе – холодным безжалостным расчетом, унаследованным от отца.

Я сказала ему, что помню другие сувениры – ручки, на которых были изображены девушки в купальниках, но если перевернуть эту ручку вверх ногами, девушки оказывались голыми. Он сказал, что тоже их помнит. Поди догадайся, каким образом его мозг перескочил с зажигалок на карты с голыми женщинами. Хоть он постоянно упоминал какие-то сексуальные штучки, у него это получалось невинно и мило, и совершенно не обидно. Ему удавалось сохранять эту ауру невинности, даже когда он говорил какую-то похабщину. Ходячее противоречие.

Чуть позже он спросил меня, смотрела ли я когда-нибудь «Трех балбесов». Со всем восторгом увлеченного фаната он гордо указал на край площадки, где в режиссерских креслах сидели несколько человек.
– Видишь вон ту даму? – он указал на пожилую женщину, которой, вероятно, было уже за семьдесят. – Это дочь Мо, Джоан. Она написала книгу о своем дяде Карли в восьмидесятых, а я написал для этой книги предисловие. Я обожаю «Трех балбесов».

Я приучилась всегда осматриваться по сторонам и подмечать, кто сидит у края площадки и смотрит на нас. У него всегда были интересные гости.

В конце дня дети отправились к трейлеру Майкла, чтобы вручить ему прощальные подарки. Моя тринадцатилетняя подружка Кейша тоже пошла с мальчиками. Едва выйдя из трейлера, все четверо детей подскочили ко мне, широко улыбаясь, словно знали какой-то неизвестный мне секрет.
– Чего это вы так разулыбались? – спросила я с подозрением. Десятилетний Кендалл, звезда нашего фильма, выпалил:
– А ты кое-кому нравишься.

Кейша взволнованно поведала мне о случившемся. Она так торопилась мне рассказать, что тараторила без умолку. Она сказала, что они сидели в трейлере с Майклом, и он вдруг спросил:
– Ну, ребята, как вам Шана?

Все дети ответили ему, что я хорошенькая, а Кейша сказала, что я очень красивая и добрая. Затем Майкл принялся откровенничать с ними:
– Я думаю, что она очень красивая. Это самая красивая девушка, которую я когда-либо видел! Она такая милая. Она работает в офисе у моего менеджера, и я каждый день говорю с ней по телефону. Вы знали, что она была в первой версии этого фильма? У нас было много детей в той версии, но я пригласил на повторную съемку только Шану.

Кто-то из детей сказал ему, что Хаус на меня запал, и Майкл раздраженно ответил:
– Я знаю.

Моя союзница Кейша хотела дать Майклу понять, что он единственный, кто мне нравится:
– Ей не нравится Хаус. Она просто считает его милым. Я уверена, если бы ты пригласил ее на свидание, она бы пошла.

Она сказала, что они хотели поиграть в видеоигры, но Майкл все говорил и говорил обо мне. Мальчишки пытались сменить тему, чтобы поговорить о видеоиграх, но Майкл все возвращался к разговорам обо мне и продолжал рассказывать, какая я красивая. Мальчикам в таком возрасте еще не нравятся девочки, так что им было скучно это слушать. Они были слишком малы, чтобы понять эти взрослые чувства. Кейша была постарше, поэтому она все поняла и знала, что я буду рада услышать эти откровения.

Мальчишки просто стояли рядом и смущенно улыбались, пока она пересказывала мне их разговор. Они не знали, как реагировать. А я едва могла сдержать свою реакцию. Я была на седьмом небе от счастья, слушая это. Я чуяла, что Майкл все эти годы мечтал обо мне, как и я мечтала о нем. Он ведь даже преувеличил свой рассказ, сказав детям, что звонил мне каждый день. Да, бывали времена, когда мы говорили по телефону по несколько раз в день, но после его женитьбы он звонил уже не так часто. Мне было грустно думать о том, что он так долго мечтал обо мне и в то же время так долго ждал, чтобы попытаться воплотить эти мечты в реальность. Так много времени потрачено впустую. Я поняла, что он предпочитал жить в мире фантазий, где ему никто не мог причинить вреда. Он предпочитал говорить и мечтать о девушке, которая ему нравилась, чем вступить с ней в реальные отношения. Он явно пытался предпринять какие-то шаги и призвал на помощь все свое мужество, но большинство мужчин продвигаются в отношениях куда быстрее. Не знаю почему, но после этого мне стало жаль его. Он словно прятался под своей волшебной маской Майкла Джексона, а под ней оставался все тем же перепуганным, неуверенным в себе маленьким мальчиком, мечтавшим стать нормальным.

––

Через несколько недель я увидела видео выступления Майкла на церемонии World Music Awards, где он исполнял песню Earth Song. Номер был оформлен так, что Майкл казался едва ли не Иисусом Христом. Его фигуру заливал белый свет, его окружали дети, а зал, битком набитый знаменитостями, смотрел на все это с открытым ртом. Это было сногсшибательное выступление, подвластное только ему одному. Фаны толпами осаждали его. Было так странно видеть его в подобных ситуациях. Мне казалось странным, что люди так орали, увидев его. Когда я была с ним, я старалась вспомнить этот восторг, который вызывал у людей этот Король поп-музыки. Я пыталась вспомнить всю эту шумиху и безумие. Я пыталась вспомнить, что я чувствовала, когда и сама мечтала сделать что угодно, только бы встретиться с ним. То, что я чувствовала, когда видела его на сцене или смотрела его видео, было изумительным, но я уже не могла представить, что снова почувствую нечто подобное. Теперь, когда я видела его, я видела только Майкла, а не образ, которым я была одержима в подростковом возрасте. Это было грустно, потому что это волнение, которое ты чувствуешь в таком наивном возрасте, на самом деле потрясающее. Это безопасно и уютно… тогда твои кумиры кажутся идеальными и неприкосновенными… там ты можешь вылепить из них идеальную мечту. А теперь я видела только мужчину, в которого влюбилась и который порой вел себя по-идиотски, которому нравились шутки и приколы, который обожал жвачку Bazooka и апельсиновый Tic-Tac, а еще отлично умел целоваться. Но он не был идеален… он был настоящим, как и мои чувства.

----
продолжение следует

Народ, если честно, мне уже и продолжать не хочется. Девушка, которая считает, что правду надо искать в таблоидах, и не стесняется откровенно говорить о том, что ей нравится сплетничать, смотрит Hard Copy - ну елки... А дальше там и вовсе жесть. Майкл после съемок вообще никак не давал о себе знать, не появлялся, не звонил и не спрашивал о ней - и вдруг внезапно перед отъездом в тур позвонил, пригласил к себе в отель, там они выжрали две бутылки вина под попкорн и якобы тавоэтово, да еще и сцена глупая до ужаса, хуже чем в мексиканских сериалах (и, нет, сам процесс не описывается). И он, конечно же, сто раз переспросил, не скажет ли она кому-нибудь о том, что тут происходит. Что за детский сад? Для таких вещей подписываются договоры о неразглашении, как бы цинично это ни звучало. И тем более неправдоподобно выглядит, что он лишил ее девственности, после чего окончательно бросил и продинамил, а потом еще и на Дебби женился (потому что на момент всей этой "интимной" истории она уже была беременна). Ну и в какое положение такая история ставит Майкла? Это реабилитация такая, да? Забабахать ребенка другой, трахнуть девственницу и после этого списать ее в утиль - в каком свете это его рисует? А дальше он один раз (опять-таки внезапно) приглашает ее на концерт на Гавайях (где она с ним не видится вообще, и обижается, что за эти несколько дней он не нашел времени с ней пересечься или хотя бы позвонить), потом приглашает ее в Неверленд, где она опять-таки с ним не видится, хотя он явно на ранчо (и она опять на него за это обиделась). Потом они мельком видятся в 2003 на его дне рождения в Неверленде, где он, по ее словам, был слегонца пьян и вдруг предъявил ей претензии, что она-де с Хаусом гуляла (это ж когда было-то и сколько лет прошло с тех пор?). Потом она один раз видела его во время суда, подержала за руку. А потом - эта мутная история в 2006 году, когда он с детьми пришел на шоу Копперфильда и опять же, совершенно внезапно, "очень обрадовался", да так, что даже завел ее в какой-то темный угол и опять поцеловал. После этого - опять ничего, и больше она его не видела и не говорила с ним. Ну, либо Майкл лютый динамщик и вообще все это воспринимал как какую-то ерунду - ну, поцеловал, ну чо тут такого, это ж не повод для дальнейшего знакомства; либо она все выдумала, от и до.

http://justice-rainger.livejournal.com/778425.html